Изумрудный дождь - Линда Ли

Николас стоял и молча смотрел на закрытую дверь. Он не знал, почему вдруг бросился защищать Джима. И тем более не понимал, отчего раз за разом оказывался перед парадной дверью дома Элиот Синклер. Он приказал себе войти, отыскать Шарлотту, чтобы немедленно отвезти ее домой. И выбросить из головы все мысли об Элли. Но когда Николас шагнул через порог, он не стал звать Шарлотту, а начал подниматься наверх по лестнице.

Он отыскал Элли на четвертом этаже. Там была только одна плотно закрытая дверь. Он все еще мог повернуть обратно. Но когда на его стук никто не отозвался, Николас просто взял и повернул дверную ручку.

Элли стояла около одного из широких створчатых окон, прижавшись лбом к деревянной оконной раме, и смотрела вниз на улицу. И опять от одного ее присутствия у Николаса перехватило дыхание.

Дрейк был уверен, что она слышала, как он вошел, — в стекле было видно его отражение и спокойно спросил :

— И что же вы там увидели?

Молчание в ответ. И тишина, прерываемая глухими отзвуками проезжавших внизу повозок.

— Элли, что случилось? Что произошло? Она медленно провела пальцем по стеклу, рисуя что-то ведомое только ей. И еще ему показалось, что она сдерживает слезы.

— Вы защитили Джима, — прерывающимся голосом прошептала Элли.

— Элли…

— А я не защитила. И не смогла бы.

— Вы слишком уж строги к себе.

— Да нет, всего лишь честна. Я могу кормить и одевать Джима, но защитить его — не могу.

— Вы же все эти годы защищали его! Она невесело рассмеялась:

— Да нет, что вы. Вот вы — другое дело, с легкостью, одним махом сделали это. — Их взгляды встретились. — Он же рассказал вам о своей беде. А мне не сказал ничего.

— Он просто боялся вас расстроить, — с нежностью заметил Николас.

— Наверное, но дело ведь не только, в этом. Ему в жизни нужна мужская опора.

— А Барнард? Элли снова грустно рассмеялась:

— А что может Барнард, благослови Господь его сварливую старую душу? Джим ищет вас. Мужчину. Сильного человека. То, чего во мне никогда не найдет.

— Вы не можете быть мужчиной, Элли, но я еще не встречал ни мужчины, ни женщины сильнее, чем вы.

Он вдруг сообразил, что сказал истинную правду. У этой девушки была удивительная внутренняя сила, глубокая, изначальная и никак не связанная с привходящими обстоятельствами. Неистощимая сила жизни.

— Вполне может быть, что Джим нуждается во мне, — добавил Николас, перебираясь на более спокойную почву, — но лишь потому, что хочет быть моим другом. А то, что он вас обожает, и так видно.

— Я знаю, — смущенно кашлянув, ответила Элли. — Но все так или иначе сводится к одному — в эти мчащиеся друг за другом дни, на этих опасных улицах я не могу защитить его уже потому, что слишком занята, чтобы присматривать за ним. — Она покачала головой, и ее точеное личико приняло страдальческое выражение. — Я делаю массу дел, и каждое из рук вон плохо.

Подойдя поближе, Николас увидел у нее на лице печать усталости, знакомую ему по тому дню, когда он попытался сварить ей суп. Но теперь он понял, что эта усталость была не от недосыпания. Он в первый раз задумался о том, как она вообще живет, — незамужняя женщина в мире, предназначенном для мужчин. Все деньги, которые стекались в этот дом, приносил магазин, процветавший ее стараниями. За эти дни у Дрейка уже сложились определенные чувства к ней. Сегодня к ним добавилось уважение.

— Элли, вы же очень многое делаете хорошо. Например, совсем недавно вы мастерски вызвали ко мне всеобщее отвращение.

Он ожидал смеха, по крайней мере смешка. Но она лишь устало прикрыла глаза.

— А как же ваши шляпки? Они пользуются большим спросом.

— Я не хочу делать шляпки, — с неожиданной горячностью выпалила Элли.

Николас недоуменно покачал головой:

— Тогда чего же вы хотите?

— Я хочу жить, — бесстрастным голосом ответила она.

— Жить? О чем вы говорите?

— Я хочу забраться на самую высокую в мире гору, танцевать фламенко. — Она перевела дыхание. — И хочу увидеть настоящий океан.

— Вы никогда не видели океана? — удивился он.

— Нет. Все мои путешествия — Манхэттен между двумя реками, которые текут к морю. Кажется, так близко, а не добраться. Это не так уж и далеко, Элли.

— Для вас, со всеми вашими лошадьми и экипажа, конечно, недалеко, вы ведь, если очень нужно, и железнодорожный билет можете купить, чтобы туда попасть. — Вы тоже можете поехать на океан, Элли.

— Нет, не могу. Это точно так же, как я не могу защитить Джима. При всех словах о моей практичности и чувствительности я теперь понимаю, что смотрю на мир сквозь этакую дымку, отказываясь принимать вещи такими, какие они есть, чтобы заботиться и защищать троих взрослых людей вместо самой себя.

— Я не понимаю вас.

— Это все равно что разглядывать свое лицо при зажженных свечах, — вздохнула Элли. — Мне нравится то, что я вижу. Но только потому, что все смягчает свет горящих свечей. Я могу забыть о том, что при свете дня очень заметны мои двадцать шесть лет.

— Но это просто нелепо. При свечах или нет, но я никогда еще не видел никого красивее вас.

— А я не о красоте говорю, — возразила Элли, и ее лицо дрогнуло. Потом она мягко продолжила: — То, что мне не видно при свечах, — это маленькая трехлетняя девочка, которая была мучительно одинока; это восемнадцатилетняя девушка, решившая начать жизнь заново; это двадцатишестилетняя женщина, которая чувствует себя все еще маленькой девочкой, и ей хочется, чтобы кто-нибудь покачал ее и дал выплакаться на плече и сказал бы, что все будет хорошо.

Ее слова опалили ему сердце, и, забыв обо всем, Николас шагнул к Элли и обнял ее.

— Все будет хорошо, Элли, все будет хорошо. — Он чувствовал, как напряжено ее хрупкое тело, словно она боролась с собой, желая уступить, но толком не зная, как это сделать. — Я обниму тебя, милая, а ты поплачь.

И она, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась. Николас чувствовал; как от ее слез намокает рубашка. И каким-то непостижимым образом он знал, что плачет она по ним — по трехлетней и восемнадцатилетней. С удивившей его самого уверенностью он знал теперь, что той, которой двадцать шесть лет, хорошо и покойно в его объятиях.

Он нежно покачивал ее, шептал на ухо разные ласковые слова. Наконец слезы стали утихать.

— Боже мой, Элли, — едва слышно выдохнул Николас. Так хотелось утешить ее, да что там — ему нужно было ее утешить! И он продолжил: — Вы делаете уйму хорошего. Скольким женщинам удавалось достичь в жизни того, что удалось вам? Нравится вам делать шляпки или нет, но факт остается фактом — вы делаете их мастерски.

— Да вы же их не выносите, — всхлипнула Элли.

— Я этого никогда не говорил, — улыбнулся Николас.

— Да вам и не надо говорить — все и так видно. Николас наконец огляделся по сторонам. Он приметил целую вереницу шляпок, развешанных на стенах. Любые фасоны, размеры и расцветки, но среди них он не увидел ни одной изящной вещицы. Они были диковинными, может быть, даже вызывающими, но не изящными. На его беду, в тот момент, когда Николас невольно поморщился, Элли подняла голову.

— Видите, вы их действительно не выносите. — Она высвободилась из его рук и прошла вдоль длинного ряда своих творений.

Николас шел следом, останавливаясь то перед одной, то перед другой шляпкой. Поддавшись порыву, он вдруг снял с подставки стильную широкополую шляпу и без лишних слов нацепил на себя и повернулся к Элли:

— Ну как?

Она даже рот приоткрыла от неожиданности. На заплаканном лице появилась слабая улыбка.

— Выглядите вы просто лихо. Большинству моих клиенток не идут мои шляпки так, как вам.

Николас шагнул ближе и слегка прищурился:

— Я не привык льстить самому себе, мисс Синклер. Но я сейчас думал не об этом.

— Тогда о чем же вы думали?

— О чудном и странном. — Голос его дрогнул. — Я пытался определить, в каких странах можно было бы пустить в оборот ваши деньги.

— Для меня? Зачем? Вы же сами сказали, что я очень чувствительная. Так что я сама пристрою их куда надо.

Николас коротко рассмеялся.

— С трудом верится, что я мог такое сказать о вас — женщине, которая делает весьма… своеобразные шляпки, запросто катается по улицам на роликах и одним махом, как пьяный матрос виски, опрокидывает в себя стакан чаю.

Элли залилась краской и отвернулась. Но Николас протянул руку, взял ее за подбородок и заглянул в глаза.

— Боюсь, что вы самая действующая на нервы, самая непредсказуемая и самая упрямая из всех женщин, которых я имел честь знать. — Он нежно провел кончиками пальцев по щеке, горлу, добрался до ее пышных волос и слегка отклонил ее голову назад. — Элли, выдохнул он у ее губ.

Шляпка соскользнула у него с головы за спину. И тут он поцеловал ее, осторожно, как будто боясь спугнуть. Его язык скользнул по ее губам, тихонько раздвинул и погрузился в сладость ее рта.