Ослепительный нож - Вадим Полуян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Батюшка, что стряслось? - выглянула она в оконце.
- Подпруга ослабла, - подъехал Иван Дмитрич. - Чрезседельник сполз набок.
Боярышня вышла размять затёкшие от долгого сидения члены. Бонедя выскочила за ней.
Первый майский день не радовал ни теплом, ни солнцем. С пятого апреля, со дня мученика Федула, которого Полагья называла «ветреником», этот Федул как, по её выражению, «губы надул», так и дует, и дует. А со стороны Москвы по наезженному пути движутся хмурые, как непогожий день, всадники и тянут на смычках пеших людей в ошейниках. Кто одного, двоих, а кто и десятерых.
- Наши едут, своих ведут, - мрачно хмыкнул Кумганец.
Она догадалась, что возвращаются воины Юрия Дмитрича, отпущенные после клязьминской битвы с полоном из московлян.
- Куда же им столько пленников? - спросила отца боярышня. - Возьмут себе в рабство?
- Вряд ли прокормят, - покачал головой Иван Дмитрич. - Скорее всего, продадут татарам.
- И не стыдно продавать своих? - возмутилась Евфимия.
- Вятчане! - одним словом пояснил Всеволож. - У вятчан стыда нет. Ещё покойный владыка Фотий их за многожёнство корил, за сожительство без венца, запрещал замужество ранее двенадцати лет, вино до обеда, брань именем матери. А что толку? До шести жён набрать или христианина иноверцу продать - для вятчанина всё едино.
Бонедя, спрятав руку под занавескою сарафана, взирала на жуткую картину спокойно.
- Сбруя в порядке, господин. Едем? - подал голос Кумганец.
Один из пленных, заглядевшись на карету, упал. Всадник не придержал коня. Упавший волоком тащился по земле, пока товарищи по верёвке не подняли его.
- Ой! - заломила руки Евфимия. И на всё серое, голое, безрадостное пространство раскатился её истошный крик: - Кари-о-о-он!
Поднятый вперил в боярышню запавшие очи, широко открыл рот… Изо рта ни слова не вырвалось, только хрип.
- Батюшка, вызволи его. Он же мой спаситель! - взмолилась перед отцом Евфимия. - Это же Карион Бунко, начальник кремлёвской стражи. Он мне Боровицкие врата открыл, когда бежала от Анастасии Юрьевны. Он… до дому проводил… он… - Боярышня, спохватясь, запнулась.
- Как его вызволить? - нахмурился Иван Дмитрич, не знавший, что этот же Карион помог дочке бежать из дома.
- Выкупи, батюшка! - умоляла Евфимия.
- Эй! - крикнул боярин всаднику-вятчанину. - Продай одного из них, - кивнул он на пленных.
- Непродажные, - отозвался тот. - Самому нужны.
И пришпорил коня, натянув верёвочное ужище. Пленные побежали. Бунко, замыкая цепь, размахивал руками, старался не упасть, оглядывался…
- Ка-ри-о-о-он! - Евфимия рванулась вслед ему.
- Стой!.. Образумься! - прокричал боярин.
Тут Бонедя выпростала руку из-под занавески сарафана. На мгновенье мелькнул длинный стальной ствол с отвислой рукоятью, грянул гром, и всё закрылось дымом от выстрела.
Конь под всадником помчался. Пленные попадали, с общим воплем поволоклись по земле. Один Бунко, последний в цепочке, стоял, шатаясь, разглядывал обрывок отстрелянного ужища.
- До нас! До нас! - махала рукой Бонедя. Освобождённый не промедлил. Евфимия упрятала его в карету, прикрыла дверцу. Взбешённый вятчанин и не подумал уступать, поворотил коня, стал приближаться.
- Отдай кощея, ведьма!
Бонедя подняла свой огненный снаряд, слегка поколдовав над ним: что-то опустила в дуло, подсыпала какой-то чёрной изгари.
- А, пшел до дьябла! - огрызнулась она.
- Чего ждёте? - закричал обиженный другим вятчанам, остановившимся после выстрела.
Один из них, ближайший, взял лук, наложил стрелу.
- Оле! - воскликнула Бонедя, поведя стальным стволом.
Прогремел второй выстрел… Раздался стон… Когда дым рассеялся, всех всадников с пленными будто кто языком слизнул.
Со стороны Переславля виделся пыльный хвост. Испуганные вятчане удирали с места происшествия, уволакивали пленных, из коих немногие выживут после такой бешеной проволочки по земле. Боярин же Всеволож глядел в сторону Москвы. Там невдалеке кучились люди, о чём-то споря, жалобно ржала лошадь.
- Кумганец, - позвал боярин, - поезжай со товарищи, погляди…
Верный слуга с двумя охранышами поскакал выполнять повеление. Между тем Бунко вышел из кареты, ошалело осматриваясь, не веря в своё спасение. Бонедя подула в стальной ствол невиданного оружия, протёрла его подолом передника. Боярин сошёл с коня, подошёл к шляхтянке.
- Прошэ, - взял он из её рук огненный снаряд и сказал: - Пищалейка краткая типа «вепрь», ядро в осьмушку гривенки… Где взяла?
- Где нигде, - поджала губы Бонедя, вытягивая из рук Всеволожа отвислую рукоять со стволом.
- Такая малица и так стреляет! Ошибся я в тебе, птаха, - бормотал Иван Дмитрич.
- Спасибо, Евфимия Ивановна, - подошёл Бунко. - И тебя спаси Бог, красавица, - метнул рязанский дворянин восхищенный взор на шляхтянку.
- Прошэ бардзо не ма за цо, - отчеканила та.
- Что она говорит, боярин? - спросил Бунко.
- Говорит: «Пожалуй, не за что», - перевёл Иван Дмитрич. И спросил: - Как в плен попал?
- А, - сокрушённо махнул рукой Карион. - Великий князь набрал второпях пьяных купцов да кузнецов. А они ещё мёду прихватили. На поле брани держали в руках не мечи, а фляги. Галичане ударили, наш сброд - врассыпную. Я стоял под великокняжеским стягом. Говорю Василью Васильичу: «Государь, кремлёвская стража не мясники да аршинники. Выдержим первый натиск, отойдём строем». Куда там! Он слушать не восхотел. «Беги, - крикнул, - всё пропало!» Я стоял, пока всех моих не перебили вокруг. А не стало окрепы со спины, кто-то палицей оглушил.
Подскакал Кумганец с охранышами.
- Господин! Конный вятчанин нашей девою наповал сражён. Мы извлекли его ноги из стремян, погребли грешного. Полонённых освободили от огорлий и ужица. Они разбежались. Коня я привёл. И одежда всадника, вот она. Мыслю, спасеннику нашему должна прийтись впору.
Карион ополоснулся в придорожной канаве, в карете переоделся и вышел героем, слегка спавшим с лица после перенесённых бед.
- Ну, - весело усмехнулся боярин. - Конь есть, сряда есть. Куда ж ты теперь?
Бунко молодцевато повёл плечами.
- В Москву! Предупрежу ваших. А далее… что ж? Служба новому государю.
Он поясно поклонился боярину, его дочери и с особенным усердьем Бонеде.
- Бардзо ми пшикро жэ муси пан юш исьць, - вымолвила шляхтянка.
- Что она сказала? - спросил Бунко Всеволожского.
- Сказала, очень жалеет, что ты должен от нас отбыть, - перевёл боярин.
- Я тоже очень жалею, - признался Карион. - Да ведь разведка - дело важнейшее. А мы ещё непременно встретимся, - широко улыбаясь, глянул он на Бонедю. - Как по-вашему, ляховицки, сказывают: «До видзення»!
- Поводзеня, - пожелала успеха освобождённому шляхтянка-разбойница. А когда он отъехал, тихо вымолвила: - Жэгнай!
- Что ты произнесла? Что такое «жэгнай»? - теребила спутницу боярышня Всеволожа, уже сидя в движущейся карете.
- То значы, - закатила глазки Бонедя. - То по-московлянски значы… пропинай, прош-чай!
10
Евфимия вышла в сад, полный запахов лопнувших почек и новорождённой листвы. Неделя Светлохри-стова Воскресения миновала, а веселья на Москве как не было, так и нет. Бояре Василиуса попрятались по своим подмосковным, купцы открывали лавки с таким видом, будто кто с палкой стоял за спиной. Радостно выглядели лишь те, что приехали с Юрием Дмитричем и его сыновьями. И боярин-батюшка торжествующе потирал ладони. Весело похвалился арабской книгой «Китаб аш-шифа» какого-то Абу-Али Ибн-Сины, великого лечца из песчаных стран. Вознамерился Иван Дмитрич преподать любомудрой дочке и арабскую грамоту в дополнение к прочим, да занятия получались коротки: всё было недосуг. Сызнова зачастили к нему замоскворецкие дворяне Колударов и Режский, соборуя час от часу долее. А вернувшаяся из Твери Устя ликовала, предвкушая скорую свадьбу.
Евфимия шла по саду и удивлялась: с чего на сердце кошки скребут? Ну, поменялась власть. На место мальчишки Василиуса воссел умудрённый опытом Юрий Дмитрич. А рожь стала дорожать. Полагья говорит: май холодный, год хлебородный, в мае дож, будет рожь. Дожди льют, почитай, ежедень. Солнце и в вёдро хоть светит, да мало греет. А соль - по гривне пуд. Люди как будто ждут нового Эдигея под Москвой. И доносчики-татары на Ордынском дворе притихли. Посланец Улан царской волей возложил на Василиуса золотую шапку, а галицкий Юрий снял её и водрузил на собственное чело. Поношение ордынскому царю, да и только. А им, татарам, будто бы всё равно. У них в Орде свои хлопоты: Улу-Махмета свергнул братец Кичи-Махмет. Свергнутый бежал на Русь в захваченный Литвою город Белев. Обоим братьям-царям нынче не до Василиуса.