Море, море - Айрис Мердок

В доме кто-то есть. Что делать? Теперь мне было слышно мягкое шуршание волн, словно кто-то легонько скребет ногтями по мягкой поверхности. И на пустом темнеющем шоссе я с содроганием осознал полное свое одиночество, свою беззащитность среди этих безмолвных скал, у поглощенного собой, безучастного моря. Я подумал, не вернуться ли в отель и там переночевать, но решил, что это глупо, и дадут ли еще мне номер, когда я в таком растерзанном виде и без единого чемодана. Потом подумал, что можно пройти дальше, в деревню, в «Черный лев», но… какой смысл? Друзей у меня в деревне нет. И тут пришла новая, совсем уже пугающая мысль: я не решусь двинуться куда бы то ни было в этой сгущающейся тьме, по этой ужасной безлюдной дороге. Идти некуда, кроме как в дом.

Я медленно двинулся обратно по дамбе. Кухонную дверь я оставил открытой, а парадная заперта, придется, значит, обойти дом снаружи. И сколько времени уйдет на то, чтобы найти спички, зажечь лампу? Если в доме кто-то есть, он услышит, как я пробираюсь к черному ходу, и будет меня там ждать. Глупо, если меня со страху пристукнет какой-то грабитель! Я помедлил, но все же пошел, потому что теперь снаружи было страшнее, чем могло быть внутри, а пуще всего я страшился собственного страха и жаждал от него избавиться. Возможно, все это мне вообще только померещилось из-за обманчивого освещения и скоро я уже буду с аппетитом ужинать и смеяться над собой.

Я вспомнил, где лежит электрический фонарик – на полке за дверью, сразу как войдешь в кухню, и представил себе, где стоит лампа и рядом с ней спички. Бросив последний взгляд на небо, еще залитое тусклым светом, я взялся за ручку двери, стараясь погромче шуметь. Ввалился в кухню, дверь оставил отворенной, нашел фонарик, потом лампу и спички. Зажег лампу и подкрутил повыше фитиль. Тишина. Я крикнул: «Эй, кто тут есть?» Дурацкий испуганный возглас эхом отдался в доме. Тишина.

Держа лампу в поднятой руке, я вышел в прихожую, потом быстро прошел в ту комнату, где видел «фигуру». Пусто. Обошел остальные комнаты на нижнем этаже. Ничего. Подергал парадную дверь. Заперта. Стал совсем уж медленно подниматься по лестнице. С самого приезда сюда я смутно чувствовал, что если в доме обитает какая-нибудь нечисть, то самое подходящее для нее место – длинная верхняя площадка. И теперь, когда до верха оставалось всего несколько ступенек, я вдруг услышал дробное постукивание – кто-то отодвинул занавеску из бус.

Я остановился. Потом машинально двинулся дальше, разинув рот, выпучив глаза. Дойдя до площадки, я поднял лампу повыше и вгляделся в открывшееся передо мной пространство, где свет лампы и последние отблески наружного света, проникающего из открытой двери спальни, сливались в густое туманное марево. Я различил черную нишу в стене, контур арки, несчетные точки – бусы занавески. А потом внезапно у дальней стены, между занавеской и дверью во внутреннюю комнату, увидел темную, неподвижную женскую фигуру. Первой, очень четкой мыслью было, что передо мной привидение, призрачная хозяйка этого дома, наконец-то! У меня вырвался сдавленный хрип, я готов был бежать обратно вниз, но не мог сдвинуться с места. Лампу я не выронил.

Фигура пошевелилась. Это был не призрак, а живая женщина. Вот в ней проступило что-то знакомое. Вот в свете лампы я увидел ее лицо. Это была Розина Вэмборо.

– Добрый вечер, Чарльз.

Меня еще трясло, но страх быстро улетучивался. Я испытывал одновременно острое облегчение и накипающую злость. Хотелось громко выругаться, но я молчал, стараясь выровнять дыхание.

– Что это, Чарльз, ты весь дрожишь. Что случилось?

Когда Розина не на сцене (если про такую женщину можно сказать, что она вообще когда-нибудь бывает не на сцене), она говорит с легким своеобразным акцентом, надо полагать – валлийским.

В доме было страшно холодно, и на секунду мне показалось, что я ненавижу его, а он меня.

– Что ты здесь делаешь, как ты очутилась в моем доме?

– Зашла навестить тебя, Чарльз.

– Ну так разреши проводить тебя за порог.

Я спустился в кухню и зажег вторую лампу. Прошел в красную комнату и поднес спичку к растопке в камине. Проснулся голод, на время заглушенный страхом. Я вернулся в кухню, зажег газ, чтобы стало потеплее, и выставил на стол стакан, тарелку, хлеб, масло и сыр и бутылку вина. Розина вошла следом за мной и стала у плиты.

– Ты не предложишь мне выпить, Чарльз?

– Нет. Уходи. Я не люблю, когда врываются ко мне в дом и затевают игру в привидения. Так что уходи. Я не хочу тебя видеть.

– И не хочешь узнать, зачем я приехала, Чарльз?

В этом повторении моего имени было что-то гипнотическое и угрожающее.

– Нет.

– А ведь ты удивлен, заинтригован.

– Я не видел тебя и не слышал о тебе два года, нет, три, да и то мы, кажется, встретились у кого-то в гостях. А теперь вдруг такое несусветное явление. Или оно задумано как веселая шутка? По-твоему, я должен был тебе обрадоваться? Ты в моей жизни инородное тело, так что прошу тебя – исчезни.

– Насчет инородного тела это ты, знаешь ли, ошибаешься. Да, ты испугался, Чарльз. Как интересно, прямо-таки откровение, до чего легко запугать людей, сбить их с толку, затравить, так что они уже себя не помнят от страха и жизни не рады. Недаром диктаторы процветают.

Я сел, но при ней был не в состоянии ни есть, ни пить. Розина нашла стакан, налила себе вина и села за стол напротив меня. Мне все еще было холодно от злости и тошно от пережитого страха, но теперь, когда я заморил червячка, меня и правда стало разбирать любопытство – что за странное проявление ее личности? Да и как от нее избавиться, если она не желает уходить? Не разумнее ли умилостивить ее, чтобы ушла по своей воле? Я стал на нее смотреть. На свой лад, до крайности самобытный, она, безусловно, была необычайно красивой женщиной.

– Милый Чарльз. Я вижу, ты приходишь в себя. Вот и хорошо, ужинай на здоровье. Bon appètit[17].

На Розине была теплая черная накидка с прорезями, сквозь которые она продела обнаженные до локтя руки. Пальцы ее были унизаны кольцами, браслеты на запястьях поблескивали, когда она легонько сводила кончики пальцев. Ее жесткие темные волосы, сейчас почти черные, были уложены на голове каким-то подобием греческого венца. Либо она их отрастила, либо надставила фальшивыми косами. Лицо было густо накрашено, все в розовых, красных, голубых и даже зеленых мазках, и в круге неяркого света от лампы напоминало индейскую маску. Это было некое красивое уродство. Рот, удлиненный помадой, был огромный и влажный. Косящие глаза метали в меня яростные стрелы. Она играла роль, изображала сдерживаемые страсти, что актерам кажется верхом искусства, а для зрителей далеко не всегда убедительно.

– Клоун, да и только, – сказал я.

– Вот это уже лучше. Это как в прежние времена.

– Поесть хочешь?

– Нет, я сытно закусила с чаем у себя в отеле.

– В отеле?

– Ну да, я остановилась в «Вороне».

– В самом деле? А я там сегодня был. Меня не пустили в ресторан.

– Это понятно. Вид у тебя как у нищего школяра. Морской климат пошел тебе на пользу. Выглядишь на двадцать лет. Ну, на тридцать. Я слышала, как тебя обсуждали в баре. Ты, видно, всем здесь успел досадить.

– Быть того не может. Я ни с кем не знакомился…

– Я могла бы тебе заранее сказать, что деревня – наименее спокойное и уединенное местожительство. Самое спокойное место для отшельника – квартира в Кенсингтоне.

– Ты хочешь сказать, что официант меня не пустил, хотя знал, кто я такой?

– Ну, может быть, он тебя не узнал. Не так уж ты знаменит. Я куда знаменитее тебя.

Это была правда.

– Звезды всегда более знамениты, чем те, кто их создает. Можно узнать, что ты делаешь в отеле «Ворон»?

– Приехала к тебе в гости.

– И давно ты здесь?

– Давным-давно, неделю, не помню точно. Мне хотелось за тобой понаблюдать. Я подумала, что забавно было бы нагнать на тебя суеверного страху.

– Суеверного? Ты хочешь сказать…

– Неужели ты ничего такого не чувствовал? Правда, сделала я не так уж много. Никаких тыкв со свечкой внутри, никаких саванов…

Я чуть не закричал от облегчения и ярости:

– Так это ты? Это ты разбила вазу и зеркало, это ты тут рыщешь по ночам и подглядываешь за мной…

– Вазу и зеркало я разбила, но по ночам не рыскала, в полной темноте я бы сюда не пришла, в этом доме и днем-то жутко.

– Да нет, рыскала и смотрела на меня в окошко из внутренней комнаты.

– Ничего подобного. Не было такого. Это, наверно, какое-то другое привидение.

– Нет, было. Кто-то был. Как ты проникла в дом?

– А ты не запираешь нижние окна, и, между прочим, напрасно.

Вот тут, пока я смотрел на нее, мне было видение. Словно лицо ее внезапно исчезло, стало дырой, и сквозь эту дыру я увидел змеиную голову, и зубы, и розовую пасть моего морского чудовища. Это длилось секунду. Вероятно, это было даже не видение, а мысль. Нервы у меня еще не успокоились. Я опять услышал шум моря, теперь уже громче. Но поскольку я не мог обвинить Розину в том, что она натравила на меня морское чудовище, я счел за благо об этом умолчать.