Ричард Длинные Руки – паладин Господа - Гай Орловский

Мы шли, шли. Я смотрел на медовые стволы сосен и видел карие глаза Лавинии, когда поднимал взор к небу — ее голубое платье, а когда устраивались у ручья, я слышал ее тихий нежный голос и безжалостно поднимал вельможу, говорил ему о долге, и мы шли через лес, прерываемый то чистыми полянами, залитыми солнцем, то темными оврагами, завалами, зависшими деревьями, гнилью и разложением.

Сегодня, это уже третий день, вышли на сравнительно чистое место. Через кусты с шумом проломился небольшой зеленый дракон. Он показался бы тиранозавром, рост всего в полтора раза выше моего, но его передние лапы толще моих вдвое, все тело в роговой чешуе, на спине плотный гребень, как у неимоверно крупной стерляди. Распахнув пасть, он тут же без предупреждающего шипения и биения себя хвостом в довольно мощную грудь прыгнул вперед. Блеснули острые зубы, послышался жестяной звон…

Я едва успел увидеть смазанную зеленую полосу за лапой чудовища. Гендельсона унесло, как поддетую ногой школьника жестянку. Он спиной вперед вломился в густые кусты, а дракон повернулся ко мне. Он двигался на задних лапах с ловкостью и грацией гимнаста, что подготовился к состязаниям, — сила играет. Я поспешно выхватил нож.

Дракон прыгнул в мою сторону, я едва успел выставить перед собой нож. Удар, мою руку ожгло острой болью. Дракон оглушительно взревел, я увидел блеснувшую в воздухе полоску металла. Нож унесло на другую сторону поляны, а дракон стоял и размахивал лапой… что стала вдвое короче. Половинка лежала на земле, дракон смотрел на нее и ревел, ревел.

Потом он поднял голову и взглянул мне прямо лицо. Я увидел в его выпуклых горящих глазах лютую смерть. Потом из пасти вырвался страшный вопль, oн прыгнул ко мне, я сорвал с пояса молот, но бросить не успел… в голове взорвалась бомба. Вспышка боли ослепила, а в глазах сперва вспыхнуло белым, а потом наступила тьма. Я чувствовал, что удар отшвырнул меня, как если бы бейсбольной битой ударили по прыгнувшей лягушке.

Вблизи трещало, ломалось, я услышал вопль, рев, треск и жуткий звук раздираемого железа. Тряхнул головой, зрение очистилось. Дракон насел на Гендельсона, тот почему-то оказался на том месте, с которого дракон мощным апперкотом зашвырнул меня на другую сторону леса.

Молот верноподданно лежал рядом с моей рукой. Я приподнялся, бросок, воздух затрещал, затем хруст костей, молот перекувыркнулся и шлепнулся мне в ладонь. Я постоял пару мгновений, но дракон так и остался на Гендельсоне, накрыв его, как зеленым валуном.

В легких при каждом вздохе кололо, во рту было солоно. Я сплюнул кровь, в ней отвратительные пузыри, как на лужах перед новым ливнем, подошел, припадая на обе ноги.

— Дракон издох, — сообщил я. — Вы сможете выбраться?

Гендельсон хрипел, лицо его было бледным, из разбитых губ текла кровь. Я кое-как столкнул тушу, Гендельсон приподнялся, сел. Мясистое лицо стало иссиня-желтым, на правой стороне начал расплываться роскошный кровоподтек…

— Кстати, — сказал я неуклюже, — спасибо, что сумели подняться… Он бы меня сожрал…

— Я… — прохрипел он, — я… не ради вас…

— Это понятно, — согласился я. — Славы восхотелось. Подвигов!.. Шкуру повесить на стену…

— Не шкуру…

Я кривился, щупал бок.

— Ладно, понимаю. Вам самому бы содрать с меня шкуру, а не позволить это дракону. Похоже, что нам придется остановиться здесь на ночлег… Меня что-то плохо ноги держат.

Впереди между стволами деревьев блистало пурпуром. Я, сильно прихрамывая, потащился в ту сторону. Деревья расступились, впереди был закат на полнеба, красочный, торжественный, из-за зрелища которого хочется встать на колени и возблагодарить того, кто создал такое шоу.

Я обернулся, помахал вельможе в железной скорлупе, уже сильно помятой драконом.

— Добраться сюда можете?

Он ответил, не поднимаясь:

— А что там?

— Голая степь, — ответил я. — Вернее, там дальше снова лес, но хоть какой-то простор.

Багровый шар медленно проседал за темнеющий край земли. Небо налилось кумачом. Черные тучи остановились, края их зловеще алели. Я вертел головой, в голой степи сразу становлюсь клаустрофобом навыворот.

Гендельсон, хромая и раскачиваясь при каждом шаге, доковылял до края леса. Дышал он с хрипами, на губах пузырилась точно такая же кровавая пена. Налитыми кровью глазами окинул гигантскую поляну, проплешину среди необозримого леса.

— Чем здесь лучше?

— Обзор, — ответил я. — Никто не подберется, прячась за деревьями. Я там надрожался, в лесу.

Он нашел в себе силы вельможно фыркнуть, ведь Урожденные даже воробьев не боятся, указал на чернеющую неподалеку высокую груду камней:

— Тогда вон там? Все-таки защита от ветра.

— Да, — сказал я. — Не люблю, когда задувает сзади.

— Почему сзади?

— Да и спереди не люблю, — добавил я. — Особенно когда присаживаюсь…

Глыбы камней оказались руинами некогда крупной каменной башни. Уцелело массивное основание, примерно в три моих роста, сбоку угадываются остатки ступеней. Судя по камням, что усеивают окрестности на добрую сотню шагов в диаметре, башня была немаленькая.

Гендельсон с кряхтением снял шлем, но панцирь то ли не умеет снимать сам, то ли барон устал так, что руки уже не двигаются. Сидел на камне, тупо смотрел, как собираю хворост, луплю кремнем по огниву.

Костер разгорался как всегда медленно, нехотя. Пытался снова юркнуть в щепки и затаиться там, я раздувал, терпеливо подкладывал сухие полоски тончайшей бересты. Можно бы, конечно, заставить Гендельсона хоть что-то делать, но я себя поймал на привычном брюзжании человека моего времени: а что, мне больше всего надо… а что, он сидит, а я корячусь… и прочих даже не подленьких, а просто меленьких мыслишках, не достойных мужчины. Из-за этого русские специалисты просто не могут работать в команде, но я сейчас в команде, я сильнее, а это значит, что я… я сильнее!

Мы разложили на камнях остатки оленины, поджарили еще разок. Я тосковал по чили, аджике, перцу, хотя бы майонезу, но барон пожирал мясо, как волк, хрипел, давился, глотал, почти не пережевывая. Я сумел заставить себя съесть один ломтик, да и с того брезгливо соскреб ножом пригоревшее, что составило почти треть всего мяса.

Барон наблюдал за мной с презрительным недоумением.

— Ваши манеры, сэр Ричард, — проговорил он, — весьма странноваты. Вы держитесь как избалованное дитя… Вы были младшим ребенком в семье?

— Почему младшим?

— Младших обычно балуют, — заметил он. — А рыцарь в походе должен есть все.

Младших, подумал я зло. При системе айн киндер не бывает ни старших, ни младших, а только единственные.