В объятиях XX-го века. Воспоминания - Наталия Дмитриевна Ломовская

и мы все оглядывались, нет ли по близости посторонних. Боялись, но все равно рассказывали. Помню, что в начале 50-х, сидя в туалете, (вместо отсутствующей туалетной использовали в те годы газетную бумагу) подсчитывала, сколько раз на газетной странице упоминается имя Сталина. Это было уже слишком даже для такой непосвященной в советскую реальность девочки, хотя разговоров об этом дома я не помню. Все последние постановления партии при жизни Сталина тоже уже воспринимались с трудом, так же, как и его последние статьи по вопросам языкознания и другие. Но культ продолжался. Родители если и говорили между собой о положении в стране, старались не посвящать в это детей, и мои родители не были исключением. Но вот уже все были уверены и об этом говорилось, что знаменитый на всю страну выдающийся артист и общественный деятель Соломон Михоэлс погиб не в случайной автокатастрофе, а был специально сбит грузовиком. А уж когда начался этот ужасный инцидент с «делом врачей» все были в полном ужасе от их ареста и от возможных последствий этого события. Мы, дети, подсчитывали число еврейских фамилий, которых было подавляющее большинство, среди арестованных врачей. Газеты нагнетали ситуацию, описывая начавшуюся истерию в поликлиниках, связанную с отказом многих больных лечиться у врачей-евреев. И это продолжалось до самой смерти Сталина.

Сталин умер, когда мы кончали 10-й класс. Не помню, чтобы наши учителя плакали. Буквально в тот же день после объявления о начале процедуры прощания всем классом пошли на похороны. Еще по многочисленным воспоминаниям, описаниям, кинофильмам в памяти были всенародные похороны Ленина. Пришли на Трубную площадь, которую по радио объявили как начало маршрута. Страшная давка началась почти сразу же, и все мы потеряли друг друга. По пути следования, чтобы выбраться из толпы, люди взбирались на витрины магазинов, фонари. Деревья Бульварного кольца были увешаны калошами.

Мне удалось добраться до Пушкинской площади да и то только потому, что выбраться из толпы не было никакой возможности. И тут я окончательно почувствовала, что меня сейчас просто раздавят, — так я была сжата окружающими людьми. Как я смогла выбраться из толпы, я не помню. Может быть, кто-то более крепкий и помог маленькой девушке.

Никто из нашего класса не попал на похороны, но, к счастью, никто и не пострадал. Когда я пришла домой, там уже присутствовал почти весь наш класс. Все девочки были почти в истерическом состоянии, смеялись и плакали. Пришла мама. Я этих слов не помню, но Соня Иоффе, уже в Америке, рассказала, что моя мама ее спросила: «Ну что же вы так убиваетесь?» Ещё, конечно в этот первый день похорон никто из нашего окружения не представлял, какими человеческими жертвами обернётся это событие. Я с тех пор много лет совсем не могла находиться в толпе, например, в метро при подъёме наверх по эскалатору и всегда выжидала, когда она схлынет. Здесь не могу не упомянуть о долголетней дружбе с сыном брата моего дедушки Михаила Ярославом (Славой) Ломовским. Он появился у нас в доме через несколько лет после войны. Его мобилизовали в армию в последний военный год и надолго продлили срок службы. Вернувшись из армии, он в 1953 году поступил в институт стали и сплавов в Москве и стал у нас постоянным гостем. Слава еще задолго до доклада Хрущева о культе личности Сталина у нас на балконе на Малой Бронной (считалось, что в тайне от родителей) рассказал мне правду о Сталине, о репрессиях. Все годы в армии он прослужил на Дальнем Востоке и был тому свидетелем.

После окончания института он по распределению поехал работать на атомные заводы на Урале (последними, кажется, был «Маяк» и закрытый город Челябинск–40). Конечно, сильно облучился, страдал диабетом. Каждый год по пути в южный санаторий заезжал к нам погостить почти до нашего отъезда в Америку. У него была приемная дочь Марина от первого брака его жены и родная дочь Соня, которую мы так никогда и не увидели. Он собирал библиотеку (несколько тысяч томов) и в последнюю с ним встречу мы подарили ему 8 томов арабских сказок («Тысяча и одна ночь»). Вернувшись домой из отпуска, он вскоре скончался от инфаркта в возрасте всего 60 лет.

Ни дня без строчки! Сейчас (15 декабря 2011 г.) вернулась из кинотеатра, прослушав прямую трансляцию из Метрополитен опера оперы Ф. Гласса, посвященной Ганди и его философским воззрениям, параллельно предаваясь воспоминаниям.

После смерти Сталина все внимательно вчитывались в публикуемые в центральной прессе статьи Л. П. Берии, Г. М. Маленкова и других сталинских соратников, гадая, кто же будет его преемником. Летний отпуск провели с мамой на Азовском море под Мелитополем. В. Мелитополе жила мамина подруга по университету и работе в Хабаровске Лёля Мукосеева. Она познакомилась со своим будущим мужем в поезде по пути в Хабаровск. У них родилось трое детей. Этого чисто русского парня, её мужа, звали Давид. После войны он работал в органах и имел большой отдельный дом в Мелитополе. В 1953 году он внезапно умер от инфаркта, и семья вскоре переехала в городскую квартиру.

Я запомнила, как наша хозяйка в приморской деревушке на Азовскомморе однажды обмолвилась «за портхвели дерутся», имея в виду нашу партийную верхушку. У нас еще долго хранились газеты с их выступлениями после смерти Сталина. Отец Феликса Янишевского, Лёниного близкого друга, Викентий Францевич собирал вырезки из газет, начиная с 30-х годов. Даже эти, казалось бы, совершенно официальные материалы хранить в доме было не безопасно, и большинство людей этого не делали. При обыске их могли обвинить в предвзятом отборе материалов. Помню, что бывая у Феликса уже в 1960–х, мы рассматривали эту уникальную коллекцию документов эпохи. Потом встретили известие об аресте и расстреле Л. П. Берии. Уже тогда ходили слухи, что руки у него в крови, но что он английский шпион, уже никто не верил.

Несколько человек из нашего класса учились очень хорошо, и некоторые родители постоянно ходили в школу. Для меня всегда остается загадкой, как я, единственная из класса, получила золотую медаль. Так сложилось.

Марианна Петровна Шаскольская (моя тётя, кто забыл) горячо агитировала меня поступать на физфак МГУ, но я не чувствовала себя способной к физике и вообще до конца школы не ощущала в себе никакого призвания. Пошла по линии наименьшего сопротивления на биофак МГУ, где в то время работала моя мама. Поступила без экзаменов на биологический факультет МГУ. На вопросы на собеседовании, по словам беседующего со мной преподавателя из