Правила Дома сидра - John Irving

— Вы хорошо себя чувствуете? — забеспокоился Гомер.

— Прекрасно! — от души воскликнул д-р Кедр. И вдруг засмеялся, никогда еще Гомер не слышал, как д-р Кедр смеется. — Послушай, Гомер, — наконец начал он свое наставление, время от времени прерывая его смешком. — Ты уже так вырос, что можешь разрушить дом и мастурбировать, глядя на фотографию женщины, сосущей пенис у пони. Значит, ты вполне можешь быть моим ассистентом.

Эта мысль показалась ему такой забавной, что он зашелся от смеха. Гомеру тоже это показалось смешным, и он несмело улыбнулся.

— Ты понял, что я хочу сказать? — Д-р Кедр заболтал ногами в воздухе, наблюдая, как над ним плывет небосвод, усеянный звездами. — Я буду учить тебя хирургии, — крикнул он, что вызвало у обоих теперь уже пароксизм смеха, даже слеза прошибла. — Обучу всем тонкостям акушерства, — продолжал д-р Кедр.

Гомер тоже упал на постель, рядом с Кедром.

— «Работа Господня» и «работа дьявола», Гомер, — это ведь две работы! — кричал д-р Кедр.

Гомер от смеха даже закашлялся. И чуть не упал с койки, когда Кедр, как волшебник, извлек откуда-то ту самую фотографию и помотал ею у него перед носом.

— Ты уже такой большой, что тебя интересуют подобные вещи, — сказал он. — Значит, ты можешь делать любую работу взрослых!

Это была соломинка, способная сломать спину верблюду. Д-р Кедр сунул фотографию Гомеру, не то, изнемогая от хохота, уронил бы ее на пол.

— Слушай меня, Гомер! Ты пройдешь университетский курс медицины, не окончив даже средней школы! — прорывались сквозь смех слова.

Это показалось Гомеру особенно забавным, но д-р Кедр вдруг посерьезнел и вырвал фотографию.

— Посмотри вот на это, — сказал д-р Кедр. Оба сели на край койки, и Кедр положил фотографию себе на колено, крепко ее придерживая. — Я тебе сейчас покажу, чего ты не знаешь, — продолжал он. — Смотри вот сюда. — Он показал на косу, едва различимую в тени пони. — Что это? — спросил он Гомера. — Юность! Вам всегда кажется, что вы знаете все, — произнес он укоризненно.

Гомер уловил новый тон в голосе д-ра Кедра и стал вглядываться в эту часть снимка, на которую раньше не обращал внимания. Наверное, какое-то пятно на ковре, возможно кровь, вытекшая из уха женщины.

— Ну? — спросил д-р Кедр. — Это не «Давид Копперфильд» и не «Джейн Эйр». В них нет того, что тебе необходимо знать, — почти с издевкой проговорил он.

Медицинский уклон в разговоре укрепил догадку Гомера, на снимке наверняка кровь. Что еще может увидеть врач в этом загадочном пятне?

И он сказал:

— Кровь! У женщины из уха идет кровь.

Д-р Кедр подбежал с фотографией к провизорскому столу.

— Кровь? — переспросил. — Кровь! — опять взглянул на фотографию. — Это не кровь, дуралей! Это — коса!

Он еще раз показал фотографию Гомеру. И больше никогда в жизни Гомер этой фотографии не видел, хотя сам доктор потом часто на нее смотрел: он хранил ее среди страниц «Краткой летописи Сент-Облака» и смотрел на нее не из похотливого интереса, а потому что она напоминала ему о женщине, которой он дважды нанес обиду. Спал с ее матерью в ее присутствии и не оказал медицинской помощи, на которую она была вправе рассчитывать. А то, что она напомнила о себе такой фотографией, только делало острее осознание ошибок. Д-р Кедр предпочитал именно такое восприятие своих ошибок.

Он был суров не только к другим.

Он и за Гомера взялся сурово, если вспомнить, под какие раскаты смеха был начертан план обучения. Дело нешуточное — приобщить юнца к их работе. Хирургия, акушерство, обычные роды и даже «Р-К» — все требовало углубленного и длительного обучения.

— Ты думаешь, Гомер, большое геройство — смотреть на женщину с пенисом пони во рту? — сказал на другой день д-р Кедр на свежую голову. — Тебе уже пора заниматься чем-то более серьезным. Возьми-ка вот это. — С этими словами он протянул Гомеру сильно потрепанную «Анатомию» Грея и прибавил: — Внимательно изучи все, что там есть. Заглядывай в нее три, даже четыре раза в день. И еще вечером перед сном. Забудь пенис пони и займись анатомией.

«Здесь, в Сент-Облаке, — когда-то записал в „летописи“ Уилбур Кедр, — я мало пользуюсь „Анатомией“ Грея. А вот во Франции в Первую мировую заглядывал в нее ежедневно. Это была моя единственная походная карта».

Кедр отдал Гомеру справочник акушера, записи, сделанные в Гарвардской медицинской школе и позже в ординатуре; занятия начал с лекций по химии и изучения университетского учебника. Определил в провизорской угол для простейших опытов по бактериологии, хотя вид чашек Петри все еще вызывал у него приступы боли — он не любил мир, открывающийся под микроскопом. И еще не любил Мелони. За то, что она несомненно имела над Гомером власть. Так он по крайней мере считал.

Кедр догадывался, что Гомер с Мелони занимаются сексом: думал, что инициатива исходила от Мелони (в этом он был прав) и что связь продолжается только ее стараниями, что было, пожалуй, не совсем так: связь как-то сама собой вошла в их жизнь. Власть же Мелони над Гомером, столь неприятная д-ру Кедру, уравновешивалась чувством, которое она, несомненно, питала к Гомеру. Вспомнить хотя бы вырванное у Гомера обещание не покидать без нее Сент-Облако. Но д-р Кедр этого не замечал. Он считал Мелони головной болью миссис Гроган и не сознавал, что забота о Гомере застит ему, и он многое просто не видит.

Однажды он послал Гомера за лягушкой, дал задание ее вскрыть — изучать внутренние органы, по «Анатомии» Грея, конечно, их не выучишь. Гомер спустился к берегу первый раз после того, как спасся бегством из дома, разрушаемого Мелони. Половины дома как не бывало — впечатляющее зрелище!

Но больше всего поразили Гомера увиденные первый раз роды. Не столько искусство д-ра Кедра (ничего неожиданного в этом не было) или профессиональная согласованность действий сестер Анджелы и Эдны — Гомера потрясла слаженная работа организма матери и плода до вмешательства акушера, весь естественный механизм родов: ритмичность схваток, хоть проверяй по ним часы, выталкивающая сила мышц матки, и все при этом подчинено одному неминуемому результату — рождению ребенка. Самым необъяснимым было то, что новорожденный воспринимал новую для него среду как нечто враждебное, ту самую среду, чьим воздухом его легкие будут дышать до последнего дня. Так неласково встретил младенца этот мир, что казалось, будь его воля, он навсегда бы остался там, откуда явился. Неплохо для начала, сказала бы Мелони, будь она рядом. Конечно, физическая близость с ней доставляла Гомеру удовольствие, и все-таки он, поеживаясь, отметил, что половой акт сам по себе более прихотлив, чем роды.

Читая у девочек «Джейн Эйр», Гомер обратил внимание, что в последнее время Мелони как-то сникла; не то чтобы совсем сложила оружие или совсем ушла в себя. Чувствовалась в ней какая-то угнетенность, как будто что-то надломилось в ее душе. У д-ра Кедра не было истории ее рождения, в этом она заблуждалась, а отказ от заблуждения бывает иногда слишком дорого стоит. А тут еще два таких унижения: маленький пенис Гомера почему-то у нее во рту стал еще меньше, а начавшаяся потом близость очень быстро ему приелась. Да еще физическая усталость, думал Гомер. Шутка ли, одна уничтожила такой кусище рукотворной истории Сент-Облака. Сплавила по реке полдома! Устанешь тут!

Что-то изменилось и в нем самом, в его восприятии «Джейн Эйр»; тот или иной эпизод обретал новый смысл под действием недавних событий. Слишком много на него свалилось — находка срамной фотографии, первый сексуальный опыт такой неудачный, безрадостная связь с женщиной, «Анатомия» Грея, первые увиденные роды. Читая «Джейн Эйр», он теперь больше понимал тревоги героини, которые недавно казались скучными и надуманными. А ведь Джейн-то вправе была тревожиться. И надо же, чтобы после всего пережитого ему попалась именно эта фраза из середины десятой главы. В ней Джейн, мечтая, как уедет из школы, начинает понимать, что мир огромен, а жизнь ее — «крохотная песчинка». Возможно, Гомеру померещилось, что девочки с особым вниманием слушают эту главу, а Мелони ловит каждое слово, точно никогда ее не слышала. И тут как раз эта фраза:

«Как-то после полудня я вдруг почувствовала, что больше не в силах выносить это длящееся восемь лет однообразие жизни».

Он читал эти слова, и у него запершило в горле, он откашлялся, сделав короткую паузу, как бы выделив мысль Джейн. Стал было продолжать, но Мелони остановила его:

— Что, что, Солнышко? Прочти-ка это место еще раз.

— «Как-то после полудня я вдруг почувствовала, что больше не в силах выносить это длящееся восемь лет однообразие жизни».

— Я ее понимаю, — сказала Мелони горько, но без надрыва.

— Твои слова, Мелони, причиняют мне боль, — мягко проговорила миссис Гроган.

— Я ее понимаю, — повторила Мелони. — И ты тоже, Солнышко, — добавила она. — А пожила бы Джейн так целых шестнадцать лет! Что бы она тогда сказала?