Граница дождя: повести - Е. Холмогорова

— Глупость это — жить ради кого-то, ради чего-то, — Маша почему-то начала закипать.

— Знаете наш излюбленный врачебный анекдот: «Пациент спрашивает: “Доктор, я буду жить?”, — а тот вопросом на вопрос: “А смысл?”».

С только что голубого неба неожиданно повалил густой снег. Ритмично заходили «дворники» — влево-вправо, влево-вправо, — отсчитывая время, как маятник. По обе стороны шоссе тянулись белые поля. Митя включил музыку. Надо же — «Мужчина и женщина»… Маша вспомнила, как в ранней советской юности в пятый, кажется, раз воровато упивалась по недосмотру разрешенным фильмом… И каким кощунством показалось, что фильм этот якобы был снят по заказу автомобильной компании в качестве рекламы. У нее горели щеки и будто исчезло тело, как в полудремотных ночных фантазиях, где нет ни возраста, ни обстоятельств, а только сладкая иллюзия, что все происходит наяву.

Уже играла совсем другая музыка, снег прекратился, «дворники» закончили свой танец, и Митя сказал ровным, спокойным голосом, как будто продолжая:

— Замечательно кто-то сформулировал: «Овца не понимала смысла жизни, пока не встретила волка». Мы, кстати говоря, прибыли.

Митя разворачивался, стараясь поудобнее припарковаться, а Маша в панике проверяла, сможет ли она выйти из машины: пошевелила пальцами ног, осторожно согнула колени — все, все было в порядке, тело вернулось, морок прошел.

— Вот вы говорили, что не любите магии чисел, а я наоборот. Как раз через год будет редчайший момент, так называемый палиндром времени. Смотрите.

Он поднял какую-то веточку и написал на утоптанном снегу площадки: «20.02.2002.20.02».

— Ничего не понимаю.

Она действительно ничего не понимала ни в себе, ни в однообразной череде цифр.

— Двадцатое февраля две тысячи второго года, двадцать часов две минуты. Читается и с начала, и с конца. Так вот, главное — не забыть, не прозевать. Мы с вами обязательно найдем какое-нибудь особенное место и там загадаем желание или просто подумаем о чем-то самом главном. Впрочем, помечтать можно и сейчас.

Они прошли по расчищенной аллее и оказались перед старинной усадьбой.

— Где мы?

— Вы хоть видели, по какому шоссе мы ехали?

— Нет, отключилась.

— Не холодно?

— Нет. Так что это?

— Дом, как теперь сказали бы, жилой, на одну семью. Правда, знатную и небедную. Хотели бы такой?

— Не знаю.

— А я бы хотел. И чтобы жить там с вами, Маша. Люди так редко встречаются. Наверное, трудно понять, но это я так бестолково делаю вам предложение. А в залог вечной любви позвольте преподнести вам эту шишку.

Он нагнулся, вытащил из сугроба большую еловую шишку, стряхнул с нее снег и с церемонным поклоном протянул Маше.

«Почему так мало деревьев с шишками? Ничего-то я не знаю, ни деревьев, ни цветов, ни птиц», — некстати мелькнуло в голове.

Как девочка-отличница, которая на уроке арифметики автоматически, не вдумываясь, отвечает заученную таблицу умножения, она выжала пустые, ничтожные слова. Будто кто-то обманом вполз внутрь и теперь говорил ее голосом.

— Куда уж теперь, Митя, поздновато, привыкла я жить одна…

Она тускло, как загипнотизированная, качала головой и водила носком сапога по тропинке, чертя полукруг за полукругом.

— Ну что ж, поставим здесь памятный знак «Место невстречи», — как-то глухо сказал Митя и воткнул в сугроб шишку, которую Маша так и не взяла. — Простите меня.

Маша сделала судорожную попытку объяснить, что хотела сказать совсем не то:

— Митя, я, наверное, неправа, вы себе не представляете…

И тут из сумочки раздалась телефонная трель.

— Моцарт — это тот, кто музыку для мобильников сочиняет, — нарочито отчетливо сказал Митя, пока она открывала «молнию» и рылась в отделениях.

— Первое или уже второе едите? — шипел искаженный помехами Володин голос. — Я освободился. Вы где?

Маша молча передала трубку Мите, он с Володей о чем-то договорился.

Они шли обратно не по аллее, а по узкой тропинке. Митя, прихрамывая, впереди. Маше хотелось вцепиться ему в спину, схватить за рукав, завыть, что все не так, но они молча дошли до площадки, сели в машину и выехали на шоссе.

По радио передавали новости, потом какой-то комментарий, они спокойно, будто ничего не произошло, обменивались репликами.

Володя ждал у входа в резной теремок, аляповато украшенный картонными девицами в сарафанах, зазывно протягивающими на подносах всевозможные яства. При мысли о еде Машу вдруг затошнило, захотелось домой, на диван под пальмой, закутаться в плед, уснуть и проснуться обычной, вчерашней.

Она вылезла из машины и медленно пошла к Володе. Случайно уронила варежку, нагнулась и поняла, что стоит ровно посредине и еще не поздно сделать шаг в любую сторону. Отряхнула варежку, решительно направилась к Володе, Митя догнал ее.

— Ну что, нагуляли аппетит? — Володя как всегда говорил четко и уверенно.

— Честно говоря, я что-то неважно себя чувствую, — искренне ответила Маша, — тошнит ужасно, о еде даже думать противно. Стыдно, что порчу вам все, не знаю, что делать.

— Да перестань, сейчас как принесут икорочки, мигом оживешь.

Володя по-хозяйски обнял ее за плечи и повел в избу. Митя шел за ними, привычно третьим лишним. Володя в очередной раз оказался прав. С отвращением Маша призналась себе, что во время еды аппетит пришел, и вообще нормальная жизнь стала казаться вполне нормальной.

— Жалко, ты, Машка, машину не водишь. Сейчас выпил бы я водочки, а ты бы рулила. Может, пойдешь на курсы?

— Я дороги не найду. У меня топографический кретинизм.

Митя рассказывал анекдоты, посмеялись. Потом чинно распрощались. Митя отъехал первым. Маша поймала себя на том, что почувствовала облегчение: обошлось, пронесло, опасность миновала.

Дома она снова расклеилась, включила телевизор и уткнулась в какой-то сериал. «Надо разобраться в сюжете, полюбить героев и жить их жизнью, раз уж отказалась от своей». Она не замечала, что все время думает, будто что-то кончилось, когда всего-навсего ничего не началось, что попросту не надо приобретать новых привычек, а лишь следовать старым. Никогда, что ли, не сидела она в кресле, укутав пледом вечно мерзнущие ноги?.. Фильм кончился, Маша некоторое время слонялась по квартире, сложила в шкаф разбросанные в ажиотаже утренних примерок свитера и брюки.

И вдруг ее осенило: вот кто говорил за нее на заснеженной аллее! Она явственно услышала: «Володя такой порядочный, имеешь все без забот-хлопот, сама себе хозяйка, а мужское внимание — вот оно. Да и, прости меня, деньги не лишние».

В понедельник на работе подойти бы к ни о чем не подозревающей Надюше и сказать: «Ты сломала мне жизнь!» И — камень с души. Ее раздражало даже то, что она не могла думать о подруге без привычного ласкательного суффикса. И когда зазвонил телефон, она решительно и зло запретила себе снимать трубку: не хочу с ней разговаривать!

И только засыпая, удивилась: почему ей не пришло в голову, что это мог быть Митя…

Прямо с утра в понедельник свалилась срочная работа. Митя, конечно же, не звонил, зато Володя каждый день забегал в корректорскую узнать, как дела, — заказ был выгодный, шел в режиме «молнии», и удачное его исполнение сулило новые перспективы.

В четверг днем затренькал мобильник, и Маша услышала какой-то вкрадчивый Володин голос:

— Я здесь рядом, за углом, у аптеки. Можешь выскочить минут на десять?

Пока одевалась и шла, отворачиваясь от мерзких порывов ветра, гадала, что стряслось. Очень непохожа на расчисленного Володю такая торопливость и конспирация. Еще больше она удивилась, когда села в машину и не удостоилась дежурного поцелуя. Володя начал сразу горячо и с напором:

— Значит, так. Я с тобой об этом не говорил — не до того тебе было. А сейчас пора. Ты понимаешь, что издательство уже практически моя структура?

— Да.

— Ты видишь, сколько всего нового сейчас у вас делается?

— Да.

— Короче, мне нужны помощники. Хватит тебе запятые расставлять за копейки. Будешь менеджер по развитию. Красиво и непонятно. И деньги неплохие. С руководством твоим договорюсь. Ну, как я придумал?

— Не знаю. Я привыкла к тихой, спокойной жизни, а тут ведь крутиться придется. Да и справлюсь ли?

— Поможем, — Володя вдруг расстегнул ей шубу, путаясь в жестких лацканах пиджака и скользя по шелку блузки. — И видеться будем чаще. У меня, между прочим, диван кожаный в кабинете без дела пропадает, — по-кошачьи промурлыкал он.

Маша не оттолкнула его руки, ей не было неприятно, ей было никак. Конечно, Володя в который раз был прав. Тем не менее…

— Я должна подумать.

— Думай, голова, — Володя снисходительно похлопал ее свободной рукой по коленке, — картуз куплю. В понедельник скажешь, что надумала. Я сегодня вечером в командировку уезжаю, в Петрозаводск, может быть, за два дня с делами управлюсь. Ты на всякий случай воскресенье не занимай. Обещать не могу, но если получится, в воскресенье прямо с самолета к тебе нагряну. — Он уже сидел прямо, готовый к старту, руки на руле. — Причем до понедельника.