Звезда (Сборник) - Эммануил Казакевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, и чего ты в бутылку полез? — обиженно спросил Гайдай у Ермошева.
— Глаза бы мои тебя не видали! И как только Топорок дружит с тобой!
— Что я тебе плохого сделал?
— Не война — и не посмотрел бы на тебя. Точно. Нужда горькая заставила с нюней в одной землянке жить. Кончим войну — на улице встречу, на другую сторону перейду.
— Неправду ты говоришь, Ермошев, — не поверил Гайдай. — Встретишь — и как еще обрадуешься!
— Ни боже мой, не надейся. И шапки не сниму. Нудный ты все-таки парень, Каряга, и это факт.
— Не пойму я тебя, Ермошев, — сказала Наташа, сбрасывая шинель. — Живешь с человеком в одной землянке, а поделить с ним чего-то не можешь…
Ермошев отвернулся к стенке и скоро заснул.
* * *Из блиндажа слышался смех.
Наташа остановилась у входа. Ухмыляясь, из землянки вышел Ермошев.
Увидев Наташу, он отвернулся и сказал в сторону:
— Ступай, Наташа, тут до тебя пришли.
Посреди блиндажа стояла молодая девушка.
Черная барашковая папаха сдвинута на затылок.
Светлые волосы подстрижены под мальчика. Над блестящими карими глазами — выщипанные стрелки бровей. Полные, резко очерченные губы. Расстегнутый воротничок гимнастерки.
Увидев Наташу, девушка поспешно застегнула воротничок и поправила портупею.
— Вы Наташа Крайнова? Здравствуйте. Пришла познакомиться с вами. Вот уже три недели работаю в штабной батарее. Алла Широкова.
По знакомому Наташе фронтовому обычаю, Алла поинтересовалась, не землячками ли они друг другу приходятся. Поговорили каждая о родных местах, о своей довоенной жизни.
— Девчат здесь нет… слова сказать не с кем, — пожаловалась Алла.
— Ты теперь ко мне приходи почаще, — сказала Наташа. — А сегодня в честь нашего знакомства мы устроим маленький пир.
Из угла землянки был извлечен деревянный ящик, доверху наполненный румяными «верненскими» яблоками.
— За ваше здоровье!
Они ударяли яблоко о яблоко так, будто держали в руках бокалы с шампанским. Им было весело. И обеим казалось, что они уже давно знакомы.
— Откуда это у тебя? — спросила Алла.
— Посылку получила сегодня.
Она показала на крышку ящика. Под номером полевой почты батареи стоял обратный адрес: «Андрей Первухин. Алма-Ата Улица…».
— Был у меня раненый такой, наводчик наш…
В углу ящика из-под яблок выглянул голубоватый лоскут.
— Что это? — воскликнула Алла.
— Не знаю.
Девушки с любопытством разгребли яблоки и вытащили сильно помятое бумажное платье в голубой горошек.
Наташа прикинула платье к плечам.
— Чудесно! — захлопала в ладоши Алла.
— А теперь ты примерь, — попросила Наташа.
Алла сбросила гимнастерку и надела платье.
— Будто по тебе шито, — сказала Наташа. — Знаешь что, носи его, а?
— А ты?
— Да когда же мне его тут надевать, на батарее? У вас в штабе спокойнее.
Когда Алла снова оделась в военное, Наташа завернула платье в газету и засунула сверток в Аллину полевую сумку.
— Не возражать начальству, товарищ младший сержант, — сказала она.
Алла чувствовала к Наташе большое расположение. Но к расположению примешивалось еще какое-то менее приятное чувство — может быть, зависть.
Алла была в армии с того дня, когда всех работников почты, где она служила, собрали в кабинет заведующего и сказали, что началась война. Она успела уже поработать и в госпитале, и в санбате, и в стрелковом полку.
Сколько людей прошло за это время через ее руки! Но не было ни одного, который бы вспомнил о ней уехав.
Зато многие были внимательны к ней, пока видели ее ежедневно. И пусть Наташа не думает…
— А теперь посмотри на мои обновки, — сказала Алла. — Хочешь?
— Конечно!
Алла провела рукой по начищенной медной пряжке кожаной портупеи.
— Комсоставская.
Она подняла с лежанки двубортную, аккуратно сшитую шинель с золотыми пуговицами.
— А это начальник ОВС постарался.
Алла вытянула ногу, обутую в изящный хромовый сапожек.
— Нравится?
— Очень.
— Джимми… Сосед наш — командир саперного батальона — в своей мастерской заказал. А ты чего зеваешь? — Алла только сейчас разглядела, как одета Наташа. — Раньше меня в полку, а во всем солдатском.
— Что ж тут такого? Я и правда солдат.
— Да, но ты девушка. Как же можно так? Сапоги огромные, гимнастерка полинялая.
Алла говорила теперь тоном, в котором звучали покровительственные нотки. Она оглядывала Наташу со всех сторон и откровенно сокрушалась, не без удовольствия чувствуя свое превосходство и даже желая чем-то смягчить его. Теперь ее самолюбие было вполне удовлетворено, и потому Наташа снова казалась ей совершенно замечательной. И она искренне была готова сделать для Наташи все что угодно.
— Возьми у меня шинель, — сказала Алла, — а я в тулупе пока похожу.
— Ну, что ты!..
— Правду говорю, бери… Не хочешь?
Алла смотрела на свою новую подругу и думала, чем бы еще можно было помочь ей.
Хорошая девчонка эта Наташа… Простая такая… И с ней можно обо всем поговорить.
— Скажи откровенно, ты не скучаешь здесь? — спросила Алла.
— Совсем даже не скучаю, — сказала Наташа.
— И верно, зачем скучать!
Она достала трофейную зажигалку — наверное, тоже чей-то подарок, — зажгла папиросу, неумело затянулась и закашлялась.
Алла ушла. В землянку вернулся Ермошев. Он громко выругался и сказал с сердцем:
— Прости, конечно, Наташа, но передай подружке своей, чтоб ноги ее на батарее больше не было.
— Вот как? А мне казалось, вы очень мило беседовали.
— Очень даже мило. Совсем Ермошев размяк. Много ли нужно? А ребята такое сейчас порассказали о ней, что мне просто тошно стало.
Наташа знала, что Ермошев во многом прав, и все-таки ей было обидно за Аллу.
* * *— Ящичные, к панораме! — кричал Митяй. — По пехоте гранатой!.. Взрыватель осколочный!.. Буссоль!.. Прицел!.. Уровень!.. Пять снарядов, беглый огонь!
Огня не следовало.
— Подносчики, к панораме! — снова кричал Митяй. — Стрельба по движущимся танкам!.. Бронебойно-зажигательный!.. Наводить по башне!.. Огонь!..
Огня не следовало.
— Ермошев, ко мне! Принять командование батареей!
На батарее проводились учебные занятия по взаимной заменяемости номеров.
И когда на очередную учебную команду огня не последовало, рядом со штабным блиндажом загрохотал взрыв.
— Расчеты, в укрытие!
— Другого времени не выбрали для налета своего, гансы проклятые! — ругался Митяй. — По графику занятия, а они…
В блиндажах из-под накатов осыпался песок. Загасли коптилки.
— Белка, я — Орех! Белка, я — Орех! — тщетно вызывал связиста взвода управления дежурный телефонист.
Гайдай надел на спину катушку и выполз из блиндажа.
Скоро налет прекратился.
— К орудиям! — снова крикнул Митяй. — К панораме, замковые!
Через двадцать минут занятия кончились, и расчеты разошлись по землянкам.
— А Гайдая все нет, — сказала Наташа.
— Вот дитя-то! — проворчал Ермошев. — Без няни дорогу домой не найдет!
Он вышел. И сразу передышка кончилась. Налет возобновился. Били теперь не по батарее, а левее, ближе к переднему краю. С мерной последовательностью чередовались разрывы.
…Они вернулись вдвоем, Гайдай сидел у Ермошева на плечах. Сапог с ноги Гайдая был сброшен, на носке запеклась кровь.
Перевязав Гайдая, Наташа заметила, что и у Ермошева оцарапан висок.
— Нашел он меня в лощине, — начал рассказывать Гайдай. — В такой мы с ним переплет попали! — Гайдай повернулся к Ермошеву: — А еще говорил, что не любишь меня… Я знал, что ты это просто так.
— Ладно уж, лежи, — сердито ответил Ермошев и принялся за починку шинели. — Любишь — не любишь! Вот еще что, чего придумал!
Наташа лежала на нарах, не вмешиваясь в их разговор. Да, Ермошев совсем не считал Гайдая своим другом, а свой поступок — выражением особой дружбы и смелости. Просто так нужно было, и все. И неожиданно ей стали понятны и выговор за самовольное участие в разведке и злость Топорка, когда он выплеснул из котелка воду. Она смотрела на Ермошева, который, повернувшись к Гайдаю спиной, занимался своей шинелью, и думала о многом, что до сих пор было ей непонятно. На переднем крае подвиг становится делом самым обычным. Его расценивают не как проявление каких-то высоких, необычайно благородных чувств, а как то, что само собой разумеется. На переднем крае единственная мера поступка — его необходимость. Здесь нет места пустой романтике. А ей с самого детства, с поры «Красных дьяволят», хочется сделать что-то большое. Но не всегда это желание кстати. Другие сразу становятся нужными для серьезных дел… Ее взгляд упал на полку для котелков, прибитую над входом. А ей приходится ждать. Ждать и каждое утро проверять чистоту котелков. Хотелось встать и сказать Ермошеву: «Знаешь, а своего я все равно дождусь».