С вечера до утра - Игорь Акимушкин

Но вот пасти у всех огромные: разумеется, относительно, соразмерно с телом. О некоторых рыбах без преувеличения можно сказать: она целиком — «живая пасть». У иных стенки глотки, желудка и брюха эластичны, как резина, и обладатель такого чрева способен проглотить добычу, втрое превосходящую его собственный рост.

Бесценная для жителя глубин способность! Местными пищевыми ресурсами его мрачная родина не богата. Растений — основной кормовой базы всего живого на земле — здесь нет.

Даже там, где у поверхности моря в каждом литре воды насчитать можно больше десяти тысяч микроскопических созданий, в основном одноклеточных, уже на ста метрах глубины их втрое-вчетверо меньше. На семистах метрах — меньше в сто раз, на двух тысячах — в двести раз, а на пяти километрах — почти в тысячу раз меньше: 10–15 микросозданий. Лучшие из глубоководных фильтровальщиков — погонофоры — сколько кубометров воды должны пропустить через сито щупалец, чтобы насытить свое «бесчувственное» тельце?

Удивительные существа погонофоры.

Еще в 1914 году поймали у берегов Индонезии первую погонофору. Вторую добыли в Охотском море много позднее. Но ученые долго не могли найти этим странным созданиям подходящее место в научной классификации животного царства.

Лишь когда исследователи на «Витязе» собрали обширные коллекции погонофор и привезли их в Ленинград, в зоологический институт, и здесь их изучил Артемий Васильевич Иванов, выяснилось, что погонофоры никому не родственники, не принадлежат ни к одному зоологическому типу. Специально и только для них пришлось учредить новый особый тип. Так оригинально они устроены.

Внешне погонофоры похожи, правда, на червей. Но только внешне. Они длинные, и нет у них никаких конечностей, лишь густая борода щупалец спереди — там, где полагается быть голове. Погонофоры никогда не вылезают из своих домиков — хитиновых трубок.

Трубки погонофор задними концами погружены в ил, а передние торчат прямо вверх. Из трубки, как чуб из-под папахи, буйно вьются длинные щупальца. Щупалец иногда двести, а то и двести пятьдесят.

Щупальца плотно смыкаются, иногда даже срастаются в один венчик, глубокую чашу, в которой «варится» пища. Внутри чаши, на щупальцах, густая поросль крохотных ресничек колышется, точно трава на лугу. Волны бегут сверху вниз и гонят воду в отверстие чаши.

Втекает она сверху, а вытекает снизу — между основаниями сложенных венчиком щупалец. Разная морская мелочь, парящая в воде, попадая в джунгли ворсинок, покрывающих щупальца, застревает в них. С другого конца, из тела погонофоры, в чашу все время поступает жидкость особого рода — пищеварительные соки, и отфильтрованная добыча здесь же, на сите, переваривается. Кровь, всосав ее, растекается по кровеносным сосудам и разносит из щупалец по всем тканям свой питательный груз.

Кровь у погонофор, как и у нас, красная. Есть у них и сердце, и простейший мозг, но нет никаких органов чувств.

Животные, как видите, очень занятные.

Погонофоры невелики ростом: 4 сантиметра — длина самых маленьких из них, 36 сантиметров — самых больших. Трубки в несколько раз крупнее своих обитателей, так что они живут не в тесноте. Но в темноте! На глубинах от 2 до 10 тысяч метров. Лишь немногие попадаются на мелководье у берегов.

Но мы отвлеклись. Рассказ о погонофорах, вполне, впрочем, уместный здесь, заставил нас несколько подождать с вопросом, который естественно возникает: «Чем кормятся жители самого нижнего „этажа“ нашей планеты?»

Многие морские звезды, голотурии, черви и раки едят ил. В нем немало органики, то есть веществ, которые могут напитать голодные желудки.

Другие жители царства вечной ночи кормятся «дождем трупов»: мертвыми животными, которые падают сверху. Часами сидит, например, рыба цепола на загнутом кончике своего хвоста и, подняв кверху широко раскрытую пасть, терпеливо ждет, не упадет ли ей в рот манна небесная. Морские лилии тоже в надежде вскидывают над собой ломкие щупальца, ожидая подачки сверху.

Но на милостыню многие ли могут просуществовать?

Бесспорно, мир глубин обречен был бы на голодную смерть и вымирание, если бы населяющие его хищники не совершали грабительских набегов к поверхности моря.

Делают они это по ночам и не всегда плывут до самого верха. В этом нет надобности. И вот почему: оказывается, все морские хищники, большие и малые, на всех горизонтах моря, не сидят по ночам «дома». Все плывут вверх, а перед рассветом возвращаются «домой». Те, что живут ближе к поверхности, поднимаются выше всех, а на их место приплывают снизу обитатели «подвальных этажей». Так с этапа на этап, с одного горизонта моря на другой, с поверхности океана на глубины транспортируют непоседливые обжоры в своих объемистых желудках более миллиона тонн пищи ежесуточно!

Много ли глубоководных «конкистадоров» добывают пропитание, предпринимая по ночам разбойничьи набеги в чуждые им области океана?

Приблизительно подсчитали, и оказалось, что общий вес участников этой глубоководной эстафеты должен быть не меньше двухсот миллионов тонн!

Вечная ночь в царстве Плутона

Ольм!

«Ольм — страшный дракон затеял игру в горах!» — с «ужасной» этой вестью пришли к священнику крестьяне словенской деревни Ситтих. Это было в 1751 году, во время большого наводнения. Реки вышли из берегов, затопили поля и селения. Бурные потоки изливались на поверхность гор и холмов из щелей и дыр — входов и выходов пещер и гротов, переполненных многодневными ливнями. Они и вынесли на свет божий виновника всех этих бед — согласно местным поверьям — Ольма!

Жалкое, однако, существо представилось глазам священника, когда он поспешил за перепуганными своими прихожанами к вздувшейся от паводков реке. Слепой, бледный тритон с пучками жабр по бокам головы и крохотными лапками слабо извивался у его ног.

Священник осторожно поднял с земли хрупкое создание, заспиртовал и послал знакомому своему натуралисту. Тот описал его под названием протея (с этого, собственно, и началось изучение фауны пещер, но о том — немного позже).

Протей, или, по-местному, ольм, — истинный (в научном и обычном смысле слова) житель подземного царства. Пещеры Триеста (северо-восточная Италия) и прибрежных областей Югославии — его родина. Лишь во время сильных наводнений и ливней вздувшиеся потоки иногда выносят его на поверхность земли. Предпочитает он воды тихие, которые текут ровно, небыстро, но может жить и на суше (в лабораториях неделями!). Вылезает из воды и ползает по сырой глине или известняку и прочим наносам и отложениям подземного сухопутья. Кроме жабр, у протея есть и легкие. Дышит он и всей кожей. Она цветом желтовато-белая.

Протей — альбинос. Но если поживет он некоторое время не в темноте, а в освещенном месте, то покрывается его тело бурыми и черными пятнами. Значит, пигмент кожей протея утерян не полностью: свет его словно проявляет, как на фотобумаге.

Бледное червеобразное тельце протея длиной сантиметров 20–25 (редко до 30). Лапки крохотные, для пеших путешествий малопригодные, на передних по три малюсеньких, словно бы зачаточных пальца, на задних — только по два. Хвост сверху и снизу с неширокой каймой (нужной для плавания). Голова похожа на щучью — с удлиненным, но тупым на конце рыльцем. По бокам, сзади на голове недлинные кисточки слегка трепещут, волнуемые током воды. Это жабры. Протеев без жабр не бывает. Не встречали, во всяком случае, еще таких.

Протей, как аксолотль, — личинка-переросток. Немолодое дитя, вроде головастика, который не захотел, а точнее, не смог стать лягушкой. И вот живет, до смерти оставаясь морфологическим «ребенком». Редкое в природе явление — размножение «головастиков», то есть незрелых по внешним признакам животных, без обычного в их племени превращения во взрослую стадию — называют неотенией. (Это все равно как если бы гусеница, не став бабочкой, начала бы вдруг размножаться!)

Жабрами дышат личинки всех тритонов и саламандр, а протей тоже своего рода тритон, только особого семейства, в котором всего пять видов.

Один вид — европейский (это протей). А другие четыре — американские. Родина их — восточные области Северной Америки. Эти заокеанские родичи протея — не пещерные жители и нас сейчас не интересуют.

Протей — слепец! Нечем ему смотреть, да и незачем: тьма беспредельная там, где он живет. У молодых протеев еще можно разглядеть точечные обозначения мест былого нахождения ныне недоразвитых глаз. Позднее эти глазки-точечки совсем зарастают кожей, и снаружи их не видно.

Казалось бы, у слепого узника подземелья незавидная судьба, жизнь убогая, повадки примитивные: плавает или ползает во тьме с единственным устремлением съесть какого-нибудь ракообразного или насекомого. Но нет: живет этот инфантильный обитатель «мрачного царства Аида» по-своему полной жизнью, в которой есть и эмоции (ревность, агрессивность, нежные отцовские чувства), есть привязанности (к подруге и обитаемой территории) и родительская ответственность. Как показали недавние наблюдения французских исследователей, у протеев довольно сложное поведение.