Проделки лесовика - Дмитрий Ольченко

Подмытый в половодье плаун повалился в речку. Река не превышала в ширину и четырех метров, а плаун был высоким старым деревом, поэтому, уткнувшись верхушкой в кусты противоположного берега, завис над речкой мостиком. Ничего не стоило перемахнуть через него, и Юрка приготовился к прыжку, но почувствовал, как что-то непонятное его удерживает. Зорко осмотрел все вокруг. И тут он замер. Его испугала гигантская фаланга — мохнатое чудовище размером с крупную ящерицу. Фаланга таилась в том месте ствола, где вывороченные корни плауна вперемежку с комьями перегноистой почвы служили прекрасным уголком для засады. Она напружинила лапы, а клешни выставила вперед. Мощные, словно отполированные, хелицеры раздвинулись, обнажив жуткую, обрамленную щетинками, пасть...

Что можно сказать о первом впечатлении? Конечно, это был не тот безобидный паучок-крестовичок, который натягивает ловчие сети между соседними веточками в лиственном лесу последней четверти двадцатого века. И не грозный тарантул причерноморских степей, живущий в потайных норах. Даже тропический паук-птицеяд был карликом по сравнению с чудовищем, которое нацелилось на Юрку, выдавая свое нетерпение еле заметной дрожью передних лап. Он благоразумно отошел на несколько метров и подумал: «Везет же мне на эту гадость!»

Юрка рассматривал ее с безопасного, как ему казалось, расстояния. В нем неожиданно проснулось неутолимое любопытство исследователя, сопровождаемое сотнями «почему?» и «как?». Стоило подумать о неистощимой выдумке, о тонкой изобретательности природы, как голова пошла кругом от множества мыслей и вопросов. Вот фаланга. Почему природа создала ее именно такой? И вообще, зачем она создавала ее? Вместе с тем, все, созданное природой, поражает совершенством форм и цвета; все — мелкое и огромное, красивое и уродливое — обнаруживает в природе гениального творца. Наблюдая, изучая, постигая природу, человек прежде всего задумывается над целесообразностью созданного ею множества форм и видов живого. При всей кажущейся расточительности она не создала ничего ненужного, бессмысленного. Все ей для чего-то было нужно. Для чего? Как проникнуть в тайные замыслы природы? Не могла же она творить только от безделья, только ради творчества! А что такое Человек? Какую роль отвела ему природа в своих планах, во всей непостижимо сложной системе жизни? Неужели она создала человеческий мозг для того, чтобы он бился над разгадкой всего, что она сотворила? И если она хотела познать себя человеческим разумом, создав его в качестве инструмента познания, то почему человек не появился на Земле первым? Почему он появился последним? Или это тоже одно из несметного множества проявлений великой мудрости природы? Ведь появись человек первым, все остальное могло и не появиться. Человек — существо противоречивое. Создавая, разрушает. Разрушая — создает. Да и возможности у него теперь прямо-таки невероятные: то, что природа создавала на протяжении миллиардов лет, он может уничтожить в несколько дней. В данном случае, разрушив, не создаст ничего. Вернее, создаст безжизненную планету. Это было бы тем обиднее, что Земля, возможно,— единственная живая планета во Вселенной...

Фаланга была недовольна. Когда жертва находилась в пределах досягаемости, она колебалась, не атаковала. Теперь жертва отступила, обнаружив опасность, можно сказать — уплыла из-под носа. Словно завороженные, мальчик и фаланга сверлили друг друга напряженными взглядами. И кто знает, сколько это продолжалось бы, не иссякни у Юрки терпение. Свое любопытство он удовлетворил — насмотрелся. Подумал, что если бы он наткнулся на нее, когда продирался через лесные заросли, фаланга прикончила бы его в один миг. В зарослях он ничего не видел и защититься не смог бы. Теперь туда ни ногой. Но как быть дальше? Можно пойти в обратную сторону, к истокам реки. Разве не все равно, куда идти? Но нет! Решил пробиваться к холмам, значит, надо идти вперед. Но как обойти врага?

Набрал увесистый ком влажной глины, слепил из нее бомбу, размахнулся и швырнул в фалангу. Ком шмякнулся в ствол дерева. Фаланга отпрянула и скрылась под вывороченным корневищем. Юрка быстро проскочил под стволом.

Эта встреча напомнила об осторожности. Беспечность всегда грозит бедой, даже на пути между домом и школой. О мезозое, где опасность таилась под каждым листом, и говорить нечего. Здесь неплохо бы иметь верного друга — собаку, да где ее найдешь! Собак тогда еще не было. Юрка был бы рад увидеть собачьих предков, прасобак, но они, наверное, так далеки от нынешних друзей человека, что их не узнаешь.

Едва он скрылся за очередной излучиной реки, из зарослей выскочила оксиена — хищница, напоминающая росомаху, и обнюхала следы. Затем подняла голову, внюхалась в воздух и вернулась в заросли, чтобы, проскальзывая серой тенью под кустами, продолжать наблюдение за незнакомцем.

Юрка подумал о встреченном в лесу динозавре. Кто он — диплодок? Бронтозавр? Брахиозавр? Или еухелоп? Любой из них запросто мог оставить от мальчишки мокрое место. От этой мысли пробрала дрожь. А разве не могла кончиться трагедией встреча с фалангой?

Неожиданно сделал открытие: нигде не видно паутины. Значит, пауки, плетущие ловчую сеть, появятся позднее, может быть, в палеоцене, когда, благодаря обилию цветов, разведется много перепончатокрылых. Вот какая любопытная связь, какое интересное звено: «цветы — перепончатокрылые опылители — пауки, плетущие ловчую сеть! *

Но какое все же гадкое существо — паук! И почему люди при виде фаланг, пауков, скорпионов и прочих гадов пугаются больше, чем при встрече с волками, львами, тиграми? Был бы автомат, он одним выстрелом разнес бы фалангу вдрызг!.. А если бы и ящик патронов к нему да десяток гранат, он сразу бы стал хозяином мезозоя. Хищника помельче уложил бы пулей, ну а какого-нибудь тиранозавра, которого никакой пулей не возьмешь, подорвал бы гранатой. Вот так!

Увы, ни автомата, ни гранат не было. Оставалось полагаться на осторожность и сообразительность, да еще на дубинку и карманный нож.

По тому, как вода в реке заструилась быстрее, а берега сузились, понял, что впереди долина, по которой, вероятно, течет река побольше. Идти стало совсем неудобно. Глинистые берега круто обрывались, в некоторых местах встречались вымоины. Шел, прощупывая дно палкой. Понимал — в мезозое дорог не выбирают, в мезозое не было дорог. Все, что бегало, тащилось, ползало и прыгало, пользовалось неторными путями.

Духота сгущалась. Лесные хвоще-папоротниковые испарения забивали дыхание. Гигантские, рыхлые, изумрудно-серо-зеленые и фиолетовые листья плавились в тропическом зное. Мальчишка прямо вскрикнул от радости, когда выбрался из обрывистых берегов и перед ним открылся просторный песчаный пляж. В кедах чавкало и хлюпало. Внимательно оглядевшись, разулся, снял одежду и расстелил ее на песке. Жаркое солнце обещало высушить немедля. Надо бы и трусы снять — постеснялся сидеть голышом. Как будто в мезозое было кого стесняться! Вот чудак!

За спиной послышался шорох. Юрка схватил палку и вскочил. На высокой сосне, в пятнадцати метрах, сидел коричневый зверек величиной с кошку и с любопытством пялился на мальчишку. Мордочка несколько напоминала бобриную, маленькие голые уши были тесно прижаты к голове. Длинные и тонкие обезьяньи лапы. Длинный, веером, хвост. Такого зверя Юрка ни на одной картинке не видел, а между тем это был плезиадапис, прямой предок приматов. Зверек чихнул, забавно поскребся под мышкой, затем, глядя на Юрку, скорчил уморительную гримасу, должно быть улыбнулся. Вдруг он насторожился, глядя куда-то вверх. Высоко над лесом парили две черные птицы. Зверек посмотрел и успокоился. А если зверьку, аборигену, спокойно, то из-за чего тревожиться Юрке! Он растянулся на песке, не выпуская зверька из поля зрения. Плезиадапис, увидев, что Юрка разлёгся, не то что забеспокоился, а завертелся на ветке, порываясь спуститься на землю и подбежать к мальчишке. Он вел себя как младенец в манеже, увидевший детей, играющих в мяч.

Юрка натянул джинсы, надел майку, рубашку. Как все изорвано! В каком виде предстанет он перед родителями, перед всем человечеством, вернувшись из мезозоя домой!

Впрочем, для мезозоя человек хорош и без одежды, хотя, если подумать, неплохо бы предстать перед праобитателями Земли в отутюженной школьной форме и при красном галстучке, подстриженным и с хорошо вымытыми ушами. Свою эпоху надо представлять достойно! Тогда, может быть, и встретили бы его по-другому: динозавры выстроились бы в линеечку, с ветками сосновыми в зубах. Юрка чеканил бы шаг вдоль строя, а в небе пролетали бы птеранодоны и прочие летающие ящеры, сбрасывая под Юркины ноги лепестки мезозойских цветов... А так что получается: попал сюда голодранцем и никому до него нет дела. А между прочим он оставлял на девственной земле первый в ее истории человеческий след. След человеческих ног, обутых в кеды тридцать восьмого размера. Разве так встречают первого человека? Первого и единственного! Между прочим, неплохо бы послать самому себе отсюда письмо в двадцатый век. А что? Идея! Но где взять бумагу и карандаш? Глупости, никакая бумага не сможет лежать столько времени! Вот если взять камень, скажем, плитку песчаника, и вырезать на ней ножом такие, например, слова: «Привет Юрке Оленичу из мелового периода мезозойской эры!» Спрятать камень в укромное местечко на холмах,— там наверняка найдутся пещеры,— вернуться домой, в двадцатый век, и ждать, пока камень попадет в руки археологов! Вот будет сенсация! А если взять обугленную деревяшку и нарисовать на стене пещеры динозавра, паука и птеранодона... И плезиадаписа! И эту пещеру разыщут в двадцатом веке. Те, кто исследует ее, скажут: «Да, этим рисункам девяносто миллионов лет!» Другие возразят: «Ерунда!» Скажут: «Такого не может быть!» И тогда проведут радиоуглеродный анализ, и действительно,— девяносто миллионов! Этой же деревяшкой нарисую себя и подпишу: «Юрка Оленич, единственный человек на земле, современник динозавров!» Ух и сенсация будет!