Год ворона. Книга 1 (СИ) - Бояринов Максим

— На ограбление не тянет. Любой местный уркач тебя или ножом бы пырнул, или просто в ванной закрыл… — Проглатываю так и норовящее выскользнуть «при этом не забыв изнасиловать». Учитывая нынешние обстоятельства, лучше этого не касаться, тема очень уж скользкая. — Ну вот, закрыл бы тебя в ванной и спокойно хату обнёс. А тут такие сложности. Нахрена, спрашивается?

— И что? — Мила, похоже, так и не поняла, к чему я веду.

— А то, что самоубийство он хотел инсценировать. Типа, мол, ты от нервного потрясения выпила коньяку, — бросаю короткий взгляд на кухню. Следов наших поминок нет, но в мусорном ведре обязательно нашлась бы пустая бутылка. А то и косяк недокуренный. — Или травы дунула со всей рабоче-крестьянской ненавистью. И завесилась.

До девчонки доходит, и она начинает мелко подрагивать, уже всем телом. Глаза уже по пять рублей стали, куда там копейкам. Нормальные отходняки после шока, средство лечения — стандартное. На секунду оставляю одну, метнувшись на кухню за емкостью. Кое-как вливаю в Милу полстакана воды. Зубы цокают по стеклу…

Сделав пару судорожных глотков, девчонка немного успокаивается и садится на край ванны.

— Зачем? Ну зачем?…

Не уточняю. И так понятно, что ей охота до зарезу узнать, за что же её, такую хорошую и невинную, то есть тьфу ты, невиновную, собрались на трубу прицепить, чтобы ногами подрыгала…

— Да черт его знает, — пожимаю плечами, морщусь, задев вывернутый с мясом дверной навес. — Грабителю такие сложности и в дупу не тарахтели. Лишний головняк и геморрой. Но вот если представить, что это был не грабитель, а исполнитель…

— Исполнитель?

Блин, девочка, ты в каком танке сидела, за ногу тебя, да об стену?! Задавливаю ненужную совершенно злость и разъясняю:

— Это значит, что он сюда пришел не грабить, а специально чтобы тебя убить. За деньги там, по приказу или еще зачем.

Конечно, с одной стороны не стоит так рубить сплеча и нагонять еще больше страху… Но с другой я хочу, чтобы она сейчас не рванула черт-те куда, а сидела дома, тихо, как мышь, пока я обмозгую все случившееся. Хотя, с другой стороны, как раз сейчас, запуганная до полусмерти, она и может окончательно слететь с катушек. Впрочем, что сказано, то сказано.

Мила таращит на меня карие чайные блюдца:

— А зачем меня убивать?

— Мне-то откуда знать? Может, за наследство, может, месть или еще что. На квартиру вашу никто из родни не метил?

Девчонка отмахивается:

— Да нет же! У нас всех родственников — я же говорила, тетка под Брянском где-то. И она старенькая уже.

Так. Значит родственные связи отпадают Но вот что смерть Сербина и нападение между собой крепко связаны, зуб даю! Я же бывший розыскник, а не хвост собачий. В чем же дело? Шпионаж в пользу танзанийской разведки?

— Этот тебя про что-нибудь спрашивал? Про документы, карты какие или вообще?

— Нет, нет. Он, как я дверь открыла, ни слова не сказал. Сопел только и ругался…

У меня, конечно, в мозгах живет та еще профессиональная деформация личности, и на происходящее я смотрю с колокольни бывшей своей конторы. А с той колокольни, «откуда люди кажутся такими мааленькими, как миши, нет, пардон, крисы», все происходящее четко квалифицируется как классическое экстренное пресечение утечки информации. И нифига не ДСП [19]-шной, а гораздо более секретной и опасной. Смерть, а скорее всего, гибель Сербина, проваленная ликвидация его дочери, такие события я по долгу, ети ее мать, бывшей службы просто обязан был увязывать в одну цепь с целью отработки версии. Вот и отработаем, за неимением лучшего.

— Слушай, Лю… э… Мила. Такой вот вопрос к тебе.

Девчонка отрывает взгляд от изучения висящего напротив нее полотенца:

— Да…

— С отцом перед тем, как он… ну короче, что необычное происходило? Может не необычное, а такое, что не каждый день случалось?

Мила морщит лоб, старательно вспоминая:

— Да нет, вроде бы. Все как обычно было… Хотя…

Пауза затягивается, но я не тороплю. Не хватало еще сбить с мысли.

— У меня по четвергам курсы компьютерные в райцентре, — с заметной гордостью произносит пигалица. — Домой поздно возвращаюсь. Отец когда пропал, — шмыгает носом, — как раз четверг был. Я в девять вернулась, его не было уже. А на столе посуда грязная. Тарелки, вилки. На троих, получается. В общем, гости были, но не его друзья, это точно. Водка дорогая очень. И не допили. А наши такую даже на праздники не берут, а то, что берут, вытряхивают до капли. И пакеты из «Великой Кышени» были.

Ага. Уже теплее. Супермаркета в Русе вообще нет, никакого. Ближайший этой сети — в райцентре. Занятно, блин. Пришли, значит, к дяде Вите гости залетные, попили водки, закусили колбаской… А под утро его мертвым нашли. На улице.

Хотя ничего особо и криминального, на первый взгляд, в этом нет. К примеру, друзья-однополчане по старой дружбе заглянули проездом, посидели-уехали, после чего радушный хозяин решил догнаться и отправился в наливайку. А по дороге домой загнулся. Паленка, сэр… Самое простое, а стало быть, самое вероятное объяснение. Как говорил ребе Оккамер, размахивая мойкой [20]: «Изя, таки не усложняйте сибе и люд ям жисть!»… И все бы хорошо, если бы не этот то ли ночной, то ли утренний амбал.

Собственно не он сам по себе, мелкой бандоты у нас, что крыс на помойке, а веревка. Белая и совсем не пушистая. Которую ночной гость прихватил с собой, чтобы повесить девчонку… Не ограбить, не изнасиловать, не прибить ненароком, чтобы не мешала. А целенаправленно убить.

Нет, можно, конечно, провести базовые оперативные мероприятия: прогуляться по ночным точкам, поспрашивать обслугу, побывал ли там Сербин, а если да, то когда и с кем. Поселок маленький, все здесь друг друга знают. Вот только мне весь этот цирк с конями и даром не сдался. В Русе такой как я, пришлый, без связей или группы огнестрельного сочувствия за спиной — никто. Звать которого — никак. Встать на пути у местных бандито-гангстерито, у которых, если верить прошлогодним сводкам наркоконтроля, в таких, как этот, райцентрах собственный замкнутый цикл производства и сбыта — проще сразу повеситься. Как раз и петля имеется. Вон, болтается, сука…

Но все-таки интересно, чем же эти тихие как мыши Сербины так окружающим-то поднасвинячили, да еще всей своей неполной семьей?…

— Витя, слушай, — слова Милы, похоже, уставшей от моего молчаливого сопения, путают мысли. — Значит правду говорят, что ты десантник? И в Югославии воевал?

Честно скажу, от такого вопроса я впадаю в ступор. Какой, нахрен, десант?! Какая, нахрен, Югославия?!

— С чего взяла?

— Ну ты, — мнется Мила, — с этим дрался, прям как в кино! Наши парни по-другому совсем… И про тебя говорили… — она смущенно замолкает.

Второй раз за сверхраннее утро краснею. Вот это картина была, когда я голяком ногами махал. Даже не маслом, а гуашью по штукатурке… Сталлоне с зависти подох бы.

— Это я в детстве фильмы с Джеки Чаном любил. Вот и нахватался. А десантник из меня паршивый. Бутылки об лоб не бью, кирпичи головой не ломаю… И вообще я в нее пью и кушаю…

Дурацкая шутка все же немного разряжает ситуацию. До смеха, конечно, далеко. Но хоть заулыбалась. И тут же, прогнав бесследно улыбку, спрашивает:

— Так что же мне теперь делать?

Тоже мне, бином Ньютона. На этот философский вопрос у меня даже ответ есть. Правда, не полный. Всё никак не могу решить, что делать «ей», или что делать «нам». Но первый шаг несложен.

— Спать ложись, что еще сделаешь? Часов до восьми. Второй раз не сунутся, не дураки. Милицию вызывать смысла нет. Ночью они приедут только если мэра убьют, или там, агрофирменного директора. А если и приедут, мы им что, веревку покажем со скотчем? Засмеют. (А когда отсмеются, то непременно зададутся вопросом, не имел ли место факт сексуально-полового сношения гражданина Верещагина, ранее привлекавшегося по очень интересной статье, с несовершеннолетней гражданкой Сербиной?)