Пистоль Довбуша - Мария Куликова

Однажды пан превелебный ненадолго задержал Антала после службы: вот от кого он узнает, как крестьяне относятся к новой власти. Может, удастся и о партизанах что-нибудь выведать?

— Надеюсь, сын мой, что говорю я с настоящим венгром… Ведь и вы, Антал, добре знаете, сколько беспокойства причиняют партизаны нашим заступникам, войскам Хорти, которым назначено навсегда покончить с угрозой Советов. Но находятся такие, что подсобляют красным! Уже немало гонведов они на тот свет отправили… Не дай бог, и в нашем селе есть такие, чью душу уже точит красный червь… Может быть, вы знаете кого-нибудь из этих грешников? Может, услышите о ком… Вам, Антал, выпадает честь помочь нашему Хорти, если вы истинный сын Венгрии…

— Я честный сын не только Венгрии, но и зеленых Карпат, которые, пан превелебный, и поили, и кормили меня долгие годы!

Пану превелебному понравился его ответ.

Но почему Антал после такого откровенного разговора стал избегать встречи, будто у него не хватало времени? Он всегда куда-то спешил. Это настораживало. Верные люди следили за Анталом, но ничего подозрительного не заметили. Разве придерешься к тому, что венгр стал часто отлучаться в Мукачево, чтоб помолиться в монастыре, послушать на родном языке проповедь. Неужели он каким-то образом все же держал связь с партизанами? «Кажись, и этот знается с красными, — строил догадки пан превелебный. — А я-то надеялся на него!»

Он не спешил доносить на Антала. Что-то выжидал, выведывал, тщательно скрывая свои намерения.

И вот наконец-то его предположения сбылись. Антал бесспорно связан с партизанами!

— Слыхали, какой! Он, грязный мужик, считает, что красные весной уже здесь будут!

— Взять его надо сейчас же! — стукнул кулаком по столу капитан Фекете. — А вы, пан превелебный, давно должны были знать о нем! Какой же вы духовный отец, если до сих пор не сумели найти дорогу к этим проклятым партизанам!

— Я, кажется, нашел к ним путь! — с уверенностью и с достоинством ответил поп.

— Что-то долго вы его искали, — с иронией заметил офицер.

Они говорили по-мадьярски, и Дмитрик ничего не понимал. Он только смотрел в их встревоженные, сверкавшие злобой глаза и где-то в глубине души чувствовал, что напрасно рассказал им про Антала. Вот если бы можно было взять свои слова обратно! Нет, не вернуть их уже, как вчерашний день не возвратить! И опять почему-то вспомнилось лицо нянька, на этот раз бледное, с голубой жилкой на виске, бьющейся, как птица в клетке.

— Иди на кухню, там ешь, — нетерпеливо сказал ему пан превелебный.

Несмотря на то что Дмитрик никогда не пробовал даже чего-нибудь подобного, торт показался ему приторным, невкусным. Шел домой медленно, задумавшись. Что-то непонятное угнетало его. И чувствовал он себя как-то неловко. «Может, все оттого, что с непривычки съел много сладкого?»

Дома он отдал маме деньги тайком: не хотелось, чтоб нянько видел такой щедрый подарок. Потом взял санки и пошел кататься. Катался неохотно. Больше стоял задумавшись. На реку не решался идти. Вдруг встретятся Мишка и Юрко, опять еще драку затеют…

Вечерело.

Неожиданно Дмитрик увидел: во двор Антала зашли три жандарма, а с ними и тот офицер, что дал ему деньги. Мальчик насторожился, застыл. Для чего они туда зашли? Что им там нужно? Не связано ли это с тем, что Дмитрик рассказал им сегодня?

Время тянулось мучительно долго. Наконец дверь с грохотом открылась, и жандармы вытолкнули Антала из хаты, избитого, раздетого, с заломленными назад руками. Морозный ветер вцепился в его седые волосы.

— Иди, свинья! Советов ждал? Так не дождешься ты их никогда! — Жандарм опять ударил Антала кулаком по лицу.

Дмитрик вздрогнул, съежился, точно не Антала, а его ударили.

Следом за Анталом выскочила его жена Марья:

— Антал! Голубе, да куда же ты?! Вот шапка! Возьмите! Холодно ему!

Антал оглянулся:

— Прощай, Марья, счастливо тебе! А счастье придет, обязательно придет! Ты только не…

Тяжелый кулак жандарма оборвал его на полуслове.

Они ушли. А на снегу остались мелкие пятна крови, будто рассыпанные бусы.

Дмитрик не в силах был шевельнуться. Колени его дрожали, во рту пересохло. В ушах звучали слова жандармов: «Советов ждал? Так не дождешься ты их никогда!»

— Так это же я им рассказал! — прошептал Дмитрик побелевшими губами. — А нянько ж тоже ждут красных…

Он вскрикнул будто от боли и бросился бежать.

— Это ж я виноват. Я, я… — повторял он с отчаянием.

И вдруг его охватило непреодолимое желание поделиться с отцом, сказать ему правду. Тяжелым камнем давила на сердце вина. Он понял, что не только выдал Антала, но и лишил отца радости, которую тот испытывал сегодня.

Мальчик рывком открыл дверь и, тяжело дыша, остановился у порога.

Отец, склонившись над ивовой колыбелькой, щекотал маленькую Юлыну, улыбался.

«А вдруг и его заберут жандары?»

— Нянько! — крикнул Дмитрик.

Отец поднял голову, внимательно посмотрел на сына.

— Нянько, Антала жандары взяли!..

— Что ты говоришь, сыну?..

— Нянько, это я сегодня рассказал… у пана превелебного. Я жандарам рассказал, что говорил Антал…

Отец застонал и, как подкошенный, не сел, а свалился на кровать, закашлялся, прижимая ко рту полотенце. Дмитрик с ужасом увидел: на белом полотне появились такие же пятна, как и на снегу.

— Нянько! — кинулся он к отцу, судорожно схватил за руку. — Я больше не буду, никогда не буду, только не кашляйте!.. Не кашляйте!

— Что ж ты наделал, Дмитрик?! Такого человека… О боже!

Открылась дверь. С ведром воды в руках в хату вошла Поланя.

— Это ты виновата! — бросился к ней отец. — Это ты испоганила, сгубила душу дытыны! — Дрожащей рукой он схватил кочережку и, не помня себя, опустил ее на спину жены. — Ты продала Антала! Ты!

На землю, точно подбитая птица, упало, распласталось полотенце с красными, будто нарисованными пятнами.

«Мало ему нашей земли!..»

Мишка потом, как ни напрягал память, не мог вспомнить: когда он выбежал из хаты, как возле него очутились дедо, Анця, соседи?..

На другой день Ягнус дал досок на гроб Гафии. Дедо Микула хлопотал обо всем: заказал молебен, без шапки, с покрасневшими от слез глазами, киркой долбил мерзлую землю на кладбище — последнем пристанище своей приемной дочери. За одни сутки он еще больше постарел. Борозды на лбу стали глубже, глаза от бессонницы ввалились. Тихо падали на землю грустные снежинки.

Хоронили Гафию на второй день под вечер.

Мишка шел на кладбище, как во сне. Точно сквозь дремоту слышал, что говорила соседка:

— Не печалься, хлопчику. Кто умирает на рождество, тот в рай попадает. Вот и твоя мама в рай попадет.

«А кому ж и быть в раю, как не моей маме! — думал Мишка. — Только почему еще топчут землю поганы паны, которые отняли у мамы силы, здоровье. Отняли жизнь…»

Мамо!.. Мамусё!..

Когда же святая Мария отзовется? Когда она казнит толстого и самоуверенного Ягнуса? Когда накажет хортиков? Мама так верила, что кара сбудется! Каждый день становилась на колени перед иконой. Даже углубление осталось на земляном полу. Разве сможет Мишка спокойно смотреть на то утоптанное место? Ему бы идти и мстить за маму, за ее раннюю смерть.

Он пойдет! Пойдет!

Мишка сжимал кулаки, еле сдерживая в себе желание кричать на все село.

Но он молчал. Только слезы, обильные, горячие, заливали печальное мальчишеское лицо.

После похорон Ягнус объявил при нотариусе и свидетелях, которых уже успел напоить допьяна, что забирает хату вдовы за долги.

— Счету нет, сколько она была мне должна! А о Файне я, думаете, забыл? Такую корову бездельник недоглядел! Да на другого хозяина — давно бы их из хаты выгнал!

— Так оно и есть! — кричали пьяные свидетели. — Пусть Гафиин сынок богу молится за своего благодетеля!

— Этот «благодетель» отобрал у вдовы землю и даже не покраснел! — заметил кто-то ехидно из толпы.

— А здоровье у Гафии тоже не забыл высосать, паук усатый! — добавил чей-то густой бас.

— Мало ему нашей земли!.. Теперь на сиротское добро потянуло!

Ягнус сверлил глазами толпу, поворачивал голову в разные стороны, но разгадать, кто именно выкрикивал эти обидные для него слова, ему не удавалось. Он еле сдерживал ярость, с небрежностью хлопая кнутом по начищенному до блеска голенищу.

— Спрашивать я вас не буду! Хату я беру по закону!

— Бери! Твоя власть! Только запомни: придет время — подавишься! — выступил вперед дедо Микула, негодующий, грозный!

— Это о каком ты времени говоришь, старый пень? — На этот раз выдержанность и напускное хладнокровие изменили Ягнусу. — Следом за сыном хочешь пойти? Это я могу устроить хоть сейчас!

Резко взмахнув кнутом, он хотел уже было опустить его на спину Микулы, но люди стеной заслонили деда. Ягнус прочел в их глазах молчаливую угрозу.