Пистоль Довбуша - Мария Куликова

— Гм… Ну и что же! — наконец сказал Юрко. — И мы себе такие сделаем, давай! Правда, санки без железа будут, но, может, и не хуже этих!

И все-таки Дмитрик заметил восхищение мальчиков и выпрямился: пусть смотрят, кто с ним играет! Сам сын пана превелебного! И на санках разрешает ему кататься. А Мишке и Юрку, наверно, завидно. Дмитрик, вспомнив, как он летом старался с ними помириться, теперь криво улыбнулся. Нужны они ему очень! Куда лучше водиться с Иштваном! Правда, он почти все время заставляет катать его да и вообще верховодит им… Но ведь на то он и богач! И Дмитрик очень гордится дружбой с ним.

Неожиданно ему захотелось затеять драку с мальчишками. Должен он наконец доказать им и свою силу! «Иштван толстый, сильный, сразу повалит Юрка», — быстро составил план действий Дмитрик. А с Мишкой, бесспорно, он и сам справится. Пусть видят: за него тоже есть кому постоять!

И, впрягшись в санки, в которых, развалившись, сидел Иштван, закричал, как жеребенок:

— Ига-га-го! Дадим им, Иштван! — и ринулся на противников. — Эй вы, дураки, с дороги!

Он толкнул Мишку. Тот поскользнулся, упал. Но не успел Дмитрик насладиться своей победой, как Юрко с размаху оглушил его оплеухой. Дмитрик кувырком полетел в снег. Тут же на него навалился и Мишка.

— Это мы-то дураки, айно? — спрашивал он сквозь зубы и продолжал колотить обидчика.

— Иштван, Иштва-ан, помоги! — взмолился Дмитрик.

Но Иштвана и след простыл.

— Иди догоняй своего поповича, панская подлиза!

Юрко, смеясь, толкнул Дмитрика ниже спины. Тот вновь повалился в снег.

Мальчишки, обнявшись, опять пошли кататься, весело насвистывая.

Дмитрик так и сидел на снегу. Хотелось плакать. Но не потому, что ему здорово попало от Юрка и Мишки, а оттого, что Иштван бросил его одного, не поддержал.

И опять Дмитрик остро почувствовал свое одиночество и зависть к мальчишкам. Они не дадут друг друга в обиду. Они всегда вместе… А попробуй тронь эту глазастую Маричку! Они тут же все накинутся. Вот это дружба! А за Дмитрика никто никогда не заступался, его только били… И мама не понимает, как ему от этого обидно и грустно. Она даже выслушать до конца его не хочет, если он начинает ей рассказывать о своих горестях. Вот отец, тот бы его понял! Только домой он приходит с лесосеки лишь по воскресеньям. Лежит целый день на кровати одетый и кашляет, кашляет… Ему, конечно, не до разговоров. Да еще о ком, о мальчишках!

Дмитрик встал, отряхнулся, огляделся. Вдали маячила толстая фигура Иштвана. Тот лениво тянул домой санки. Дмитрик отвернулся: не хотелось даже смотреть ему вслед. И чувство гордости за дружбу с поповичем, еще несколько минут назад переполнявшее его, вдруг растаяло, как снежинка на ресницах. Исчезло. Осталась жгучая тоска. Тоска по детским шаловливым играм, по настоящей мальчишеской дружбе.

Юрко и Мишка после катанья решили навестить Петрика. Его, больного, привез вчера со Скалистого отец.

Увидев своего друга, мальчики остановились возле кровати пораженные. Петрик ли это? Под рядном лежал мальчик с бритой головой, с большими ушами и такой бледный, что его маленькое худое личико казалось прозрачным.

— Чего ты такой… такой худой? — Взгляд у Юрка устремлен в землю, голос глухой.

— Ой, худой, худой! — запричитала бабушка, поправляя Петрику подушку. — Нужна ему была эта наука! Отвезли дытыну, чтоб там помыкали им. Ведь попом все равно не будет. И без нас есть кому службу править. Вот, одни кости остались. Голубинятко ты мое, внучек ты мой риднесенький!

Она гладила его бритую голову, укрывала своим платком.

Петрику было явно не по себе от бабушкиных ласк. Он застенчиво улыбался мальчикам.

— Поправляйся быстрей, Петрику, — сказал Мишка, когда бабушка отошла от внука. — Скоро весна. И мы опять будем за селом играться, айно?

Петрик на миг зарделся, будто там, внутри у него, что-то вспыхнуло. О, если бы мальчики знали, какими счастливыми и далекими казались ему те игры за селом! А как он скучал по своим друзьям! Как мечтал с ними встретиться! Но сейчас рассказать им об этом он не мог: сил не было.

— Не поеду я туда больше. И хозяин бил, и пан учитель тоже… — только и смог произнести Петрик.

— Вот придет к нам скоро Красная Армия, — зашептал Юрко, — тогда и пойдем в школу. Тогда нас бить не будут, Петрику!

«Вот придут партизаны…»

Перестала жужжать прялка у Гафии в хате. Она сиротливо стояла в углу, покрытая седой пылью. Кучкой лежали на печке узлы с шерстью. Гафия не могла их допрясть: руки казались ей неимоверно тяжелыми, непослушными.

Мишка, возвращаясь от пана, торопливо топил печку, варил токан, кипятил воду и бросал туда сушеные дички — груши, яблоки. Гафия утоляла жажду кислым наваром, но от этого ей не становилось лучше.

Дедо Микула продал дорогие ему вещи сына: сапоги, вышитую рубашку, шляпу. И на вырученные деньги привез к Гафии врача.

Доктор, осмотрев вдову, тяжело вздохнул:

— Да-а-а… Ревматический порок сердца с нарушением кровообращения…

И, встретив недоуменный взгляд старика, объяснил:

— Болезнь тяжелая, запущенная. В больницу надо лечь…

Старый Микула горестно опустил голову. Где же взять денег? Кто захочет даром лечить бедную крестьянку? Да еще теперь, когда хортисты все больницы в госпитали превратили.

Уходя, врач посоветовал Гафии употреблять побольше сахару, чтоб поддержать сердце.

Мишка несколько раз бегал до корчмаря, готовый выполнить любое его поручение, лишь бы получить хоть горсточку сахара. Но корчмарь сердито гнал его прочь. И мальчик опять возвращался домой в отчаянии. Как помочь маме, где взять сахару?

Юрко неотступно следовал за Мишкой. Его очень огорчали неудачи друга. Однажды он прибежал прямо на работу к Мишке. Остановился у ворот и пронзительно свистнул. Мишка сразу же выбежал к нему навстречу. Он знал: так может свистеть только Юрко.

— Слушай, Мишка, я знаю, где можно достать сахару для тети Гафии!

— Где, где? Говори быстрее!

— Вон там, видишь? — Юрко показал рукой на виллу, находившуюся по другую сторону Латорицы, в самом живописном уголке гор.

Хозяин жил где-то в Будапеште и в последнее время редко появлялся на вилле.

Раньше приезжали туда и гости. Они охотились на медведя, на диких кабанов, стреляли тонконогих косуль, убивали красавцев оленей, которые с каждым годом встречались в лесу все реже.

Теперь дом иногда навещала дочь хозяина. Стройная, с белокурыми завитыми волосами, она часами бродила по горам с ящиком для красок. На ее полотнах появлялись камни да пеньки. Люди иногда заглядывали, что она рисует, и удивлялись: «Пан бог дал Карпатам такую красоту, а она что малюет?!»

— Опять приехала хозяйская дочка. Я сам видел, — продолжал Юрко. — Теперь она не пеньки малюет, а людей. Кого малюет, тому хлеба дает. Наверно, у нее и сахар есть. У богатых все есть! — убежденно добавил он. — Только там, говорят, собак много. Злющие, одичалые.

Мишка даже к самому шарканю сходил бы и не побоялся, лишь бы сахару тот дал!

— А ты пойдешь со мной?

— Ты еще спрашиваешь. Хоть сейчас! — Юрко натянул шапку поглубже: холодно.

— Ну и пошли!

Мальчики шли быстро. Ветер с ожесточением поднимал снежную пыль, и земля точно дымилась. Вот они остановились, наспех выбили из деревянных башмаков снег и опять заспешили дальше.

Наконец из-за высокой ограды и густых елей выглянул большой дом. Кругом никого не было видно, только слышался ворчливый лай собак.

Юрко, прильнув к железной ограде, с удивлением воскликнул:

— Ой, смотри, Мишко. Вот где чудеса! Люди вон из глины вылеплены!

И для чего их налепили? Непонятно! Может быть, для красоты или чтоб воры ночью пугались?

А зверь у крыльца какой косматющий! Ему-то не холодно! Из чего же он сделан?

С головы Мишки слетела шапка. Он так засмотрелся, что не ощущал холода. А окна какие! Больше, чем двери Мишкиной хаты!

Неожиданно на крыльце появилась молодая хозяйка, одетая в светлый лыжный костюм. Видно, собралась на прогулку.

— Ой, смотри, тетка в штанах! — прыснул Юрко. — Вот бы нашу Маричку так нарядить… Ох и смехота была б!

Пани подошла ближе и в упор стала рассматривать мальчиков. И куда девалась их смелость! Мишка усердно ковырял пальцем снег на заборе. Юрко, потупив голову, старательно копал ямку носком башмака. Пани с надменной усмешкой посмотрела на его веснушчатый нос, на рыжие волосы, выбившиеся из-под заплатанной отцовской шапки, и отвернулась. Красивое ее лицо приняло скучающее, безразличное выражение. Казалось, она тут же забыла о мальчиках.

«Еще уйдет обратно!» — с испугом подумал Мишка и, переборов робость, спросил:

— Нет ли у вас, панико, работы? Какой-нибудь… Я все умею делать! — заверил он. — Мне бы хоть немножко сахару для мамы!