Прощание с миром - Василий Субботин

Сад одичал. Руки у директора не доходили до него. Саженцы давно пора было бы окопать...

Когда мы вылезли из прокаленного, насквозь пропитого пылью жесткого кузова нашего вездехода, я увидел это озеро. Его нельзя было бы не увидеть — мы стояли на берегу. Но берега другого — противоположного — не было. Только там, где ему полагалось быть, в мареве возносились ввысь трубы какого-то завода, или это был мираж, я не знаю.

Озеро было зеркальным. Я ни разу не видел такой воды. Она была, как ртуть, серебристая, тяжелая.

Я уже бежал в воду, на ходу сбрасывая одежду. И не сразу понял, что такое у меня скачет под ногами. Все еще не мог оторвать взгляда от Большого Ярового целинного озера.

Но когда, очнувшись, я взглянул вниз, под ноги, я увидел, что у меня под ногами, теперь уже не в траве, а по воде, в протекавшем здесь ручейке, плыли какие-то черненькие птички. Тут, в этом месте, в озеро впадал крохотный ручей, совсем маленький. Ключик. По, впадая, этот ручей-ключик разлился, разделился па несколько ручейков и образовал свое крохотное озерко. Вместе это составляло маленькую чистую лужицу... Птички эти плыли по мелкой прозрачной лужице, плыли, задевая дно. Их было много, целый выводок. Когда я взял какую-то палку и бросил, я попал в нескольких сразу. Но я бросил не размахнувшись, я просто так кинул, и это не причинило им никакого вреда. Все же они вспорхнули и улетели, но улетели они недалеко, тут же на берегу озера и сели.

Я посмотрел, чем я в них бросил. Это была кость. Обыкновенная, желтая, брошенная в степи кость.

Мы разделись и стали купаться. А кулички мои — директор

сказал, что это кулички,— вернулись обратно.

Когда мы искупались и высохли, мы были все в соли. Но поблизости пресного озера не было, и мы обмывались в ручейке, где жили эти кулички...

КОЛЬКА

Гора встает отвесно, как стена. Прямо из степи —над ровной-ровной степью. Только что степь была, и мы ехали по этой с теми, по ровной дороге, суслики перебегали дорогу... Я никогда не думал, что так бывает. Чтобы так вот — степь, степь, и вдруг сразу круто к небу гора. Среди ровной, как стол, степи.

Дорога из степи прямо к горе подходит.

Целый день мотаться по душной жаркой степи, и вдруг как в награду нам этот зеленый яркий мир, крутые тропы и снежные пики. Апод нами внизу, за бортом где-то — вся пенистая, молочно-белая река, Катунь. Прет долиной, шпарит, убегает туда, в эту степь, откуда мы приехали.

Мы и одуматься не успели, а дорога пошла над скалами и над рекой. Астепь — степь, она осталась далеко позади. Она уже еле видна. Даже не верилось, что такое может находиться рядом, так близко друг к другу,— та, железом лязгающая, горячая, знойная степь и этот веселый, прохладный, стрекочущий и играющий водой мир.

Сразу стало свежее. После месяца поездки мы вдруг задышали полной грудью.

Нас четверо в одной машине, в одной кабине...

Целый месяц мы пылились в Кулундинской степи... В последнее время мы так были прокалены солнцем и так были грязны, что нас уже просто не узнавали. И вдруг сразу, без перехода, все осталось позади, весь этот напряженный месяц.

Нас, главное, этот воздух ошеломил.

Мы долго ездили... Мы приехали еще в июне, когда еще и хлеба не выходили в трубку, а уезжали, когда уж вовсю шла

уборка...

Мы были так грязны, что хмурые секретари райкомов под конец этой поездки долго и недоверчиво крутили наши командировки и глядели на нас. Правда, и командировки у нас были такие же жалкие, мятые и жатые и потерявшие свой первоначальный вид, как и мы. Шутка ли сказать, мы около двух месяцев не видели бани. Только раз за все время купались в том озере, соленом, полном целебных миазмов.

Справа — гора, слева — гора, а еще выше — два белых белка, два снежных полюса. Облака, похожие на горы, и горы, похожие на облака. А рядом неслась Катунь.

Горы сменялись небольшими долинами, но все те же горы были вокруг. Мы все время ехали в окружении гор. Все более захватывающие и радующие глаз места. Мы ввинчивались все далее в горы — все время над шипящей, над всклокоченной Катунью.

Мы не знали этих мост, не знали, куда мы едем. Больно уж нас напекло! Мам просто хотелось посмотреть в последние, дни лета край, о котором мы столько слышали, вознаградить себя за пыль, за жару, за все. А там хоть опять обратно в степь. Куда угодно! Мы готовы были вылезть из нашего «газика» там, где нам скажут. Все равно машину нам дали только па один день.

Мы готовы были так мчаться по разматывающейся дороге, чтобы только одни краски сменялись другими, за одной зеленью другая, по этому Чуйскому тракту хоть до самого до Цаган-Нура! Есть ли где конец горам?

Я думаю, что без гор не было бы этого края, мы бы его не почувствовали. И наоборот, не узнав степи, мы не имели бы представления о горах. Для того чтобы узнать страну эту, надо было нам из степей въехать в горы.

Мы уже давно хотели прервать этот бег, эту погоню за красотой, и стали думать о ночлеге. Нельзя же было гнать водителя дальше. Надо же было где-то остановиться. Горы словно расступились, разошлись, и мы почувствовали, что дальше будет так же, и еще красивее. Мы уже не могли переносить всю эту красоту и остановились в первом же селении.

Приехали мы в небольшой поселок. Это была круглая котловина между гор. Тут были сосны и тут были горы. Небольшое плато, покрытое зеленой травой. С одной стороны одна река, с другой другая. Сосны, скалы, а посредине лес.

И тут, сразу за круглым селением, посредине сосен и гор я увидел знакомое здание, белое, отделанное поверх штукатурки желтым деревом, и мне показалось, что где-то я уже видел этот терем. Когда-то, это было давно, в Ессентуках или в Железноводске. Павильоны Всероссийской торговой выставки в Нижнем, развезенные по неги России по курортам. Так и есть — оказалось, что мы приехали в санаторий. Нас гостеприимно устроили в доме отдыха и поселили в гимнастическом зале. Видимо, нас и тут не признавали за вполне порядочных людей.

Мы приехали уже в темноте, разгружались вслепую, по-настоящему ничего не рассмотрели и расположились прямо на полу, на матрацах, в зале, где были расставлены мячи и гири и натянута сетка для игры в волейбол.

Засыпая, мы слышали, как ревела неумолчно река, но теперь к этому прежнему резкому гулу примешивался еще какой-то новый, более глухой — то ли шумели сосны, то ли море рядом.

Мы долго не могли заснуть. Слишком еще свежи были в памяти видения сегодняшнего дня, граница желтой степи и зеленого тона, жирной выгоревшей степи и тех гор, по которым мы ехали.

Тем не менее рано с утра мы потащились на ближайшую гору. Мы не хотели ничего пропустить, поэтому мы пораньше поднялись. Нам сказали, что надо еще до рассвета...

Мир все еще спал, только ревела река и над смутными вершинками деревьев начинался гомон. Там что-то пробуждалось. Было тихо. В поселке висели афиши, извещавшие о нашем выступлении. Мы шли по росе, по мокрой траве, сначала по поселку, через плетни и огороды, потом через мост, через какой-то ручей. По плотине мы перешли вслед за мычащим стадом. А дальше — тропой, расходящимися, разбегающимися тропами, очевидно, проложенными скотом...

Солнце еще не вставало, но горы, самые дальние, уже окрасил золотой свет. Нам казалось, что сюда, в долину, придет оно не скоро, мы еще успеем подняться.

Мы уж собирались повернуть, но неожиданно впереди себя увидели идущего по дороге путника.

— Эй ты! — прокричал один из нас. Был с нами такой, ездил. Он всем говорил «эй!»...— Эй ты! — крикнул он ему.— Послушай!

Есть люди, которые считают, что они с народом запросто. Таков был и этот человек... Мой товарищ горячился, но я молчал. Мы и тут поморщились, но промолчали.

Повстречавшийся нам гражданин, в дождевике, в бахилах, сдвинул шапку на лоб. Он, видимо, удивился, не понимая, что это к нему обращаются, но потом поглядел на нашего приятеля, умеющего разговаривать с народом, и улыбнулся.

— Вот мы, писатели,— начал тот.

Мы этого нашего спутника подцепили за собой из Москвы и теперь, нечего делать, терпели всю дорогу... Он вот так и в деревне, где мы выступали, часто, во время выступления, одергивал кого-нибудь из сидевших в зале, чувствуя за собой право и власть.

Мы наконец нагнали идущего впереди, поравнялись и пошли рядом с ним.

— А вам зачем на Верблюжью? — спросил наш незадумывающийся друг.

— А за цветами иду, за колокольчиками,— сказал этот человек. — Девочке цветы ношу!— сказал он с вызовом.

Основательно поднадоевший нам наш собрат пожал плечами. Он не терпел никаких недомолвок. Все, что не входило в его представления, он порицал. Ему было странно, что кто-то еще в этом селе в горы ходит.