Прощание с миром - Василий Субботин

Древняя и столь красивая земля, разрушенная в этом место, том более поражает своей сдвинутостью и дисгармоничностью, что легла она меж полей, милых и ровных. Циклопическим нарушением ландшафта. Когда мы шли в Тригорское, наверху там, на дне этих глубоких, колоссальных ямин, мы долго ночью блуждали во тьме... Посреди необычайного округленного пейзажа — эти грозные валы, эти таинственные сооружения прошлого. Недаром свои самые драматические страницы, изображающие столкновение всех страстей, и человеческих и исторических, своего «Бориса», Пушкин захотел пометить местом «Воронич».

Обо все остальном я не говорю сейчас...

Когда он сюда приезжал, он жил в одной комнате.

Боясь хоть что-нибудь пропустить, бродили мы по уютным комнатам маленького дома и со вниманием все оглядывали, как всегда все оглядываешь, что связано с ним. И рисунки по стенам, и автографы под стеклом, и далее палку его. Знаменитую палку, ту, с которой, одевшись в красную рубаху, бегал он по ярмарке свято горской... И наконец, чемодан. Был у него такой чемодан — сундук, в котором всегда он возил рукописи.

Как тихо, с каким трепетом ступали мы по священным

половицам.

И только когда вышли, я сообразил. Только тут до меня дошло... Когда мы ходили внутри дома, я об этом как-то забывал. А тут вгляделся в венцы сруба, и до меня дошло, что он заново поставлен.

Когда мы ходили внутри дома, я об этом как-то забывал! Все, что есть вокруг, все это примерно такое, каким было, но ничего от былого-прежнего не осталось. Все только подобие одно, по досочкам, по щепкам собранное. Все выглядело похожим, примерно таким, каким было, но я даже не знаю, не уверен, сохранилось ли что-нибудь от фундамента старого...

Во всем доме была только одна подлинная вещь— маленькая сафьяновая скамеечка для ног Анны Петровны Кери, скамеечка, которую она привозила, когда приезжала в Михайловское. Все похожим было, но все было склеено заново. И сама мебель, и стены, и все, все, что мы столь почтительно рассматривали.

И даже железная эта палка, которую мне захотелось приподнять, была заменена.

И я вспомнил так же бережно восстановленные Пенаты Репина, где от всего разрушенного войною дома осталась только кисть художника, и подумал, с каким мучительным восторгом и как трудно стараются люди на земле сохранить память о себе...

МОНОЛИТ

Впечатление было такое, как если бы посреди города возникла гора.

Памятник этот появился в Москве недавно, но к нему уже успели привыкнуть. Няни прогуливают вокруг него детей, на лавочках сидят старики. Я еще помню день, когда меж досками, в высоте, возникли очертания его смутно угадывающегося лица.

Потом состоялось открытие. Правда, когда памятник открывали, меня в Москве не было, но потом через месяц, когда я вернулся, на площади все еще стояло много людей...

Карл Маркс!

Что прежде всего хотел сказать художник, что более всего хотел он передать — это жест. Жест опирающийся и жест утверждающий. И, еще не зная, каким будет памятник, оп уже знал, что памятник будет из монолита.

Я думаю, что и сам образ у него родился из фразы: и несокрушим и целен, как монолит.

Проезжая в те дин мимо, я видел, как он сооружался. За перегородкой стучали пневматические молотки и все отчетливее обозначалась угадываемая издали голова Маркса.

Недавно я опять был там и сидел на скамейке. Памятник Марксу стоял за спиной у меня. Вокруг, как всегда, носились ребятишки, и им было невдомек, откуда такой большой камень.

Впрочем, издали может показаться, что не такой уж оп и большой... Но как-то я зашел в кафе, на втором этаже это было... Я сел, и, когда открылась дверь, я увидел в стекле знакомое отражение. И тогда мне стало ясно, что голова Маркса и крыша стоящего напротив дома — на одном уровне. Так-то! А если иной раз памятник кажется маленьким, невысоким, то только потому, что сама площадь, на которой он стоит, велика.

Хороший памятник! И мне жаль, что столько людей не знает его истории, хотя помнят те дни, когда его ставили.

Чтобы был памятник, требовался камень. А искали его долго. Искали всюду и долго не могли найти. Я и сам про то, как его обнаружили, узнал совершенно случайно. Однажды работники печати позвали меня на свой вечер, за столом рядом сидел какой-то молодой человек, не успел я с ним познакомиться, как его назвали.

Когда он начал рассказывать, я подумал, что слушать его не станут. Кому, думаю, это надо. Я и сам сначала слушал не очень внимательно, но потом стало интересно.

Рассказывал он о том, как эту самую скалу искали и как ее нашли.

Все сколько-нибудь значительные, имеющиеся у нас камни давно уже описаны. И все-таки снарядили экспедицию на

Кавказ, и в Крым, и в другие места. И вот как раз в Крыму нашли хорошую скалу. Был найден нужный камень, диорит, из какого в Алупке построен Воронцовский дворец, найти такой камень удалось где-то между Алуштой и Гурзуфом.

Но когда его стали долбить, он сразу же дал трещину, при первых же ударах.

Пришлось продолжать поиски. Искали везде, далее в Карелию ездили.

И вот, когда уж выходили все сроки и ничего не было найдено, нашли хорошую скалу, как раз то, что нужно, такой как раз камень, какой нужен. И нашли его не в горах, не в тайге, не там, где искали, а на равнине, где-то под Днепропетровском, в степи. Ну не то что в степи, не прямо так наверху, а все- таки в степи. Его прямо из породы выпиливали.

Я только тут, когда он стал говорить, сообразил, что это не кто иной, как скульптор, что он-то и делал памятник Марксу.

Чтобы доставить камень к железнодорожному полотну, понадобилось проложить специальную дорогу. Колхозники соседних сел скоро узнали, что тут у них нашли камень, из которого в Москве будет сооружаться памятник,— и всем и каждому хотелось помочь.

К станции камень доставляли на санках. Десять мощных тягачей впрягли в санки и стали их тянуть. На земле оставался глубокий ров. Путь в сорок километров занял четверо суток.

Чтобы показать, какая это была сила и какая тяжесть, приведу такой случай. На одном перегоне неожиданно порвался трос. Концом его, как бритвой, срезало вблизи стоявшую березу.

А чтобы довезти этот камень до Москвы, была даже построена специальная платформа. Все движение было закрыто, и все встречные поезда останавливались. Паровоз должен был двигаться безостановочно — иначе прогибались рельсы и шпалы уходили в землю.

И совершенно особый рассказ о том, как везли этот камень с вокзала. Доставляли его с вокзала Рижского ночью, когда

Москва спала. Самое сложное было с площади Дзержинского скатить этот камень вниз, спустить с горы.

Трудно было его удержать.

И когда монолит этот доставлен был, когда его скатили, бросились обнимать друг друга все, рабочие и шоферы.

И теперь он стоит па площади среди Москвы...

Возникающая из камня, далеко возвышающаяся, крупная голова Маркса. Вся фигура энергичная, собранная. Он как бы на трибуне. Одна рука на стопе книг, другая — перед грудью, сжатая в кулак.

Создатель монумента более всего стремился передать это: жест опирающийся и жест утверждающий.

ЛАВКА КАЛАНДАДЗЕ

Я когда в Москву приехал, первый год на Палихе работал. И туда каждое утро трамваем ездил. Трамвай этот, наверно, оттого, что все время на подъем идет, в гору, идет очень медленно.

Идет он по Колымой Грузинской, потом по переулку Александра Невского, но 2-й Тверской-Ямской идет и потом уже но Лесной... Должно быть, самый медленным маршрут.

Одни раз я так ехал, окна трамвая были открыты, и вдруг я увидел какую-то странную вывеску. Над маленькой остекленном дверью было па писано: «Оптовая торговля кавказскими фруктами. Каландадзе».

Наверно, я сто раз не меньше, наверно,— проезжал мимо этой выноски, но только теперь ее заметил... Только теперь дошло это до меня.

За стеклом лавки, в ее окне, горкой лежали орехи, фрукты

разные, инжир сушеный...

Трамвай давно миновал этот трехэтажный кирпичный домик и уже отстоял остановку и медленно полз дальше, а я все сидел на своем месте и думал, какой это Каландадзе такой, откуда он взялся.

Чушь какая-то, право же, нелепость! В Москве оптовая торговля какого-то Каландадзе!

Потом я вышел и забыл про вывеску. Но каждый день теперь она попадалась мне на глаза. И, не в состоянии будучи объяснить появление столь странной вывески в современной Москве, я начал строить всякие догадки и предположения.

И не мог ничего придумать другого: решил, что это старый, дореволюционный частный магазин. Частный магазин, который каким-то образом забыли ликвидировать... А что еще могло быть! Единственный частный магазин в Москве.