Дети Индии - Прем Чанд

Прошел еще год. Мадхо исполнилось восемь, а Мунмун превратился уже в четырехлетнего красавца.

При взгляде на Мадхо отец радостно улыбался, а мать вообще считала себя самой счастливой матерью на свете. Они надеялись, что будущее сына будет радостным и светлым.

Но мать Мунмуна сильно постарела. Козлят у нее больше не было, и молока она уже не давала. И если у животных имеется какое-нибудь право на своих детей, то, вероятно, только право смотреть на них. Она пользовалась им — глядела на Мунмуна и была довольна. Лежа на соломе, старая коза лениво жевала свою жвачку и благодарила всевышнего за счастье, которое он послал ей в лице Мунмуна. Как она представляла себе своего козьего бога — в человеческом облике или в образе какого-нибудь животного, — сказать трудно. Ведь сама-то она ответить на этот вопрос не могла.

Мадхо давно хотелось запрячь Мунмуна в тележку и прокатиться по деревне. Он представлял, какими глазами будут смотреть на него сверстники, и заранее радовался и гордился.

Остановка была только за тележкой, и Мадхо просил отца сделать ее. Но отец не соглашался и при этом так зло смотрел на Мунмуна, словно тот был главным виновником причуд и капризов сына.

Мунмун не пытался учить человеческий язык и вникать во все, что вокруг него говорилось. Он не умел угадывать и тайные помыслы и чувства людей. И все же он заметил, что за последние несколько дней внимание к нему значительно возросло. Завидев его, люди начинали о чем-то переговариваться и рассматривали его так, словно прикидывали на глаз его упитанность и вес.

В доме хозяина шли какие-то приготовления и что-то изменилось в привычной обстановке.

При виде происходящего Мунмун смутно вспоминал что-то очень неприятное, тяжелое, что ему пришлось увидеть в детстве, и эти воспоминания причиняли ему боль, вызывали тревогу. Мадхо не мог ему даже посочувствовать, так как сам ничего не понимал и ни о чем не догадывался. Когда над Мадхо впервые совершали обряд бритья головы, Мунмуна увешали гирляндами и красным порошком поставили ему на лбу знак. И теперь Мадхо радовался при мысли, что скоро Мунмуна снова украсят яркими цветами и будут оказывать ему знаки почтения. Завтра должно состояться второе бритье головы, и на этот раз сам Мадхо будет украшать своего козла, показывать Мунмуна своим друзьям, хвастать им.

Однако на следующее утро после пышного обряда жертвоприношения, когда пели поздравительную песню в честь Мадхо, мальчик как помешанный бегал по двору, заглядывал в каждый уголок в поисках Мунмуна. Его друга нигде не было.

Во дворе суетились слуги, готовившие праздничный обед для всей деревни. Опытные повара хвастались друг перед другом своим мастерством. На возвышении сидел мунши́[36] и, потягивая трубку, поглядывал на котел, в котором варилась пища. Сюда почти никто не заглядывал. Прошел мимо и Мадхо. Разве мог он догадаться, что Мунмуна нужно искать здесь, что в котле варилось мясо Мунмуна, которым должны были угощать гостей, съехавшихся на семейное торжество!

Все люди были заняты своим делом. Только виновник торжества Мадхо не мог найти себе места. Куда девался его друг? Где Мунмун? Но разве скажут ему об этом домашние или гости? Они солгут ему, объяснят исчезновение Мунмуна как-нибудь иначе.

В своем горе Мадхо пошел к матери Мунмуна. Может быть, старая коза знает, где ее сын? Подойдя к козе, которая была привязана в самом дальнем углу сада, Мадхо обнял ее за шею и, спрятав лицо в ее длинной и грубой шерсти, горько заплакал. Никто из домашних не слышал его, да если бы и услышал, то вряд ли понял душевную боль мальчика.

Коза, по обыкновению, медленно и тяжело пережевывала жвачку, а иногда, повернув голову, пристально смотрела на мальчика. Мадхо, встречаясь с ней взглядом, чувствовал некоторое облегчение. Ему казалось, что она тоже скорбит о Мунмуне. Во всем доме царило оживление, звучали песни и гимны. Воздух был полон ароматов весны. Запахи масел и трав, которые подкладывались в ритуальный костер, смешивались с запахами угощений, расставленных перед гостями. Только старой козе и Мадхо не было ни до чего дела: коза молча лежала, презрительно созерцая бессердечное человеческое общество, а мальчик рыдал и бился в смертельной тоске, как бился, вероятно, и сам Мунмун, когда его тащили к жертвенному алтарю.

Сиярамшаран Гупта

БУМАЖНЫЙ ЗМЕЙ

Шьяму был относительно спокоен, пока тетя лежала тут, дома. Но, едва ее стали поднимать на носилки, чтобы нести к месту сожжения, Шьяму взбунтовался. Вырвавшись из рук взрослых, он ничком упал на покойницу, ухватился за нее ручонками, крича:

— Моя тетя спит, куда вы ее тащите? Не дам уносить тетю!

С трудом удалось оторвать его от тела. Его не пустили и туда, куда унесли тетю. Какая-то старушка осталась с ним дома.

Малышу сказали, что тетя ушла в гости, но вскоре он узнал всю правду от соседских мальчишек. Оказывается, тетя не в гости ушла, а «улетела на небо, к самому богу». Он горько плакал несколько дней подряд, но потом успокоился.

Все же печаль подобно дождевой воде, которая, испарившись с поверхности, долго еще задерживается в земле, засела где-то глубоко в его маленьком сердце. Усевшись где-нибудь в одиночестве, он теперь подолгу пристально смотрел на небо.

Однажды он увидел вверху бумажного змея. Неизвестно, что за мысль пришла ему в голову, но только он побежал к Вишвешва́ру и стал просить его:

— Дядя, сделай мне змея. Сделай сейчас же, немедленно!

После смерти жены Вишвешвар все еще не мог прийти в себя.

— Хорошо, хорошо, сделаю, — рассеянно ответил он и печальный побрел куда-то.

Что делать? Шьяму не терпелось сейчас же исполнить свое желание. Увидев на вешалке пиджак Вишвешвара, мальчик подтащил туда табуретку и, взобравшись на нее, ощупал карманы пиджака. Отыскав в одном монетку в четыре анны, он спрыгнул с табуретки и выбежал во двор.

Там он увидел своего лучшего друга — сына няньки Бхо́лу. Отдав ему монетку, Шьяму сказал:

— Сбегай быстро к своей сестре, пусть она потихоньку принесет мне змея и бечевку. Только смотри,