Намык Кемаль - В. Стамбулов

– Как, вы не в Европе? – встречает его Али с изменившимся лицом. – Что вам здесь надо?

– Я явился объявить вам волю султана, – говорит Зия и перечисляет ему все то зло, которое он причинил стране.

– Как вы смеете оскорблять меня в моем собственном доме? – вскипает Али.

– Простите, но падишах поручил мне отобрать у вас печать и послать вас начальником округа на Кипр, куда вы хотели сослать меня. Я пришел выполнить волю султана.

С Али-паши сходит вся спесь. Все его гости быстро покидают дворец. Али-паша умоляет Зию: «я сделал это, но ты не делай!» Но Зия неумолим: он отбирает печать и велит усадить Али-пашу на пароход, отплывающий на Кипр.

Эта идеализация Абдул-Азиса, изображение его в виде обманутого доброго монарха, которому нужно открыть глаза на преступную деятельность его приближенных, так противоречил истинному образу этого тупого деспота, что памфлет Зии вызвал недовольство даже у его ближайших друзей. Есть основание думать, что Кемаль также почувствовал всю узость его политических взглядов.

Интересно, что Кемаль также написал небольшое поэтическое произведение под тем же названием. Но, в противоположность Зие, во «Сне» Кемаля нет никаких верноподданнических излияний. В нем он говорит о рождении «феи Свободы». Это произведение проникло в Турцию, вызвало восторг молодежи, ходило в сотнях рукописных списков и тайно передавалось из рук в руки.

С прекращением лондонского «Хурриет» отношения между Кемалем и Зией становятся натянутыми. Зия уезжает в Женеву, где возобновляет издание «Хурриет», на этот раз без Кемаля. Существование газеты было однако весьма недолговечным. Ее первый номер вышел 3 апреля 1870 года, а 22 июня она вновь, на этот раз окончательно, прекратила свое существование.

Кемаль тоже покинул Лондон и уехал в Париж. Здесь он намеревался создать свой орган, но начинающаяся франко-прусская война побудила его переехать в Бельгию. В Брюсселе его товарищ по Обществу новых османцев Нури-бей подготовлял выпуск новой газеты «Народное будущее», но расширение военных действий, тревожное положение в Брюсселе заставило его отказаться от этой мысли. Намык Кемаль уезжает в Вену, где поклонник его таланта, турецкий посол Халил Шериф-паша,[60] предлагает ему свое гостеприимство. В Вене Кемаль остается пять месяцев.

8 августа 1871 года было радостной датой для всех турецких эмигрантов. Их главный враг, великий визирь Али-паша, умер в Стамбуле. На его место на пост садразама (великого визиря) был назначен Махмуд Недим-паша. Среди многих младотурок эта весть возбудила радужные иллюзии: Махмуд Недим-паша был дядей одного из главарей Общества – Мехмед-бея; все были уверены, что ради своего племянника, которого он очень любил, новый визирь амнистирует и других членов Общества и позволит им вернуться в Турцию. К этому времени большинство эмигрантов, живших за границей в большой нужде и изверившихся в возможность вести отсюда какую-либо работу, только и мечтали о возвращении на родину.

Во главе лагеря наиболее старых «возвращенцев» стоял Зия. До своего отъезда за границу он был в хороших отношениях с Махмуд Недим-пашой, писал в честь его хвалебные оды, и, как ему казалось, мог рассчитывать теперь на его покровительство. Кроме того он был уверен, что немилость к нему Абдул-Азиса объяснялась исключительно влиянием ненавидевшего его Али-паши. Теперь перед его глазами рисовались радужные перспективы приближения ко двору, назначения на первые должности в государстве, что позволит ему, как он думал, провести те либеральные реформы, без которых страна не могла больше жить.

Еще из эмиграции, узнав о назначении нового садразама, он послал падишаху стихи:

Ты передал печать тому, кто солнцу ясному подобен,Кто славен доблестью, способностью к труду и интересам дела предан.

Зия не замечал, что его слова звучат, как злая насмешка. Махмуд Недим не обладал ни одной из приписанных ему добродетелей. Его таланты сводились к тому, чтобы ловко лавировать среди придворных интриг и быть послушным орудием в руках русского посла Игнатьева. Свои доблести он проявлял лишь тогда, когда дело шло о казнокрадстве и взяточничестве, а его «преданность делу» выражалась в усилении деспотического режима.

Пессимистические нотки в настроение эмиграции вносил Мехмед-бей. Приход ко власти его дяди пришелся ему далеко не по вкусу.

– Мой дядя, – говорил он товарищам, – вовсе не тот человек, как вы его себе представляете. Боюсь, как бы нам не пришлось пожалеть об Али и Фуаде.

Но на эти слова не обратили внимания. Все эмигранты отправились в турецкое посольство в Париже с просьбой о разрешении вернуться. Махмуд Недим-паша, ради племянника, действительно добился от султана общей амнистии для эмигрантов, но когда те обратились в посольство за визами, там согласились дать немедленно визу лишь Мехмеду; в отношении же остальных сочли более благоразумным запросить Стамбул. Этот ответ вызвал волнение среди эмигрантов. Мехмед-бей заявил, что при этих условиях он также отказывается ехать.

– Или нам всем разрешат ехать, или я тоже остаюсь. Что бы ни случилось, мы будем все вместе!

Товарищи, напротив, уговаривали его:

– Твой отъезд необходим. Если ты не поедешь, никому из нас не дадут разрешения. Поезжай, поговори с дядей, пусть он даст распоряжение посольству. Тогда и мы сможем вернуться.

В конце концов Мехмед согласился. А в скором времени визу получили и остальные члены Общества. Эмиграция была ликвидирована. Махмуд Недим в этом отношении был более дальновидным политиком, чем его предшественники. Существование оппозиционной группы в Европе доставляло большие неприятности оттоманскому правительству. Издаваемая эмигрантами пресса все время просачивалась нелегальным путем в Турцию и будоражила молодежь; через эмиграцию, завязавшую широкие знакомства в европейских политических и литературных кругах, в европейском общественном мнении усиливались настроения негодования и отвращения к деспотическому режиму, царившему в Турции. Создавалась угроза для той политики внешних займов, в которой турецкое правительство видело единственное средство к поддержанию существующего режима.

Теперь эмиграция безболезненно ликвидировалась сама собой, и вся эмигрантская группа возвращалась на родину, где правительству нетрудно было следить за каждым ее шагом и где оно располагало средствами заставить ее, в случае необходимости, молчать.

В самую группу был внесен большой разлад. Одни хотели вернуться, чтобы окончательно порвать с политикой, устроиться и как-то обеспечить свою карьеру. Зия мечтал о высоких назначениях и о той первостепенной роли, которую он будет играть в государственных делах. Кемаль же думал о том, чтобы возвратившись, начать новую борьбу с режимом произвола. Эмиграция была для него великолепной школой, откуда он вынес богатый опыт и новые знания, необходимые ему для продолжения своей политической и литературной деятельности.