Чакра Фролова - Всеволод Бенигсен

– Да нет, – принялся оправдываться Фролов. – Очень хочу. Но…

Фролов попытался вспомнить, какие у него были контраргументы, однако на язык неожиданно выполз идиотский вопрос.

– А как же Серафима?

– А что Серафима? – пожал плечами Никитин. – Серафиму с собой возьму.

– Здрасьте, пожалуйста, – опешил Фролов. – А Ляльку не хочешь захватить, чтоб веселее было?

– Ляльку не хочу.

– Ну хорошо. А родители Серафимы?

– Да сирота она. Сама приблудная.

– Я не пойму, ты что, влюбился, что ли?

– А тебе-то что? – буркнул оператор. – Может, и влюбился.

– Может, ты и жениться надумал?

– Может, и надумал. Лучше скажи, ты когти рвать будешь или здесь торчать собираешься?

Фролов потер переносицу.

– Слушай, давай хотя бы подстрахуемся. Мы же ничего не теряем. Я отнесу заявку и спрошу, сколько займет ответ. Если месяц, рвем хоть сегодня вечером. Если неделю, ждем. Так нам доверия будет больше, если сцапают.

– Так уж и больше, – хмыкнул Никитин. – Лейтенант тоже не дурак. Думаешь, он каждому твоему слову поверит. Приставит к нам по паре солдат – и что?

– Между прочим, это было бы даже лучше.

– С чего это?

– Если мы с собой пару солдат захватим, нас точно никуда не сошлют.

– Да ты, Александр Георгич, я смотрю, храбрец, каких поискать. Солдат обезоруживать голыми руками собираешься.

– Да это как выйдет, – смутился Фролов. – Попытка – не пытка. Зато если немца хоть одного приведем, то могут и медаль повесить.

– Ага, сначала медаль. А затем нас. Вместе с медалями.

Фролов решил больше не возражать, в конце концов Никитин прав – Фролов только из малодушия оттягивает принятие решения. Не так часто он оказывался перед столь серьезным выбором. Обычно Фролов ждал, пока все само собой рассосется. И даже, когда пятнадцать лет назад врач объявил ему, что у его матери запущенный туберкулез, он наивно и одновременно жалостливо спросил: «А может, рассосется?» Врач посмотрел на него, как на законченного идиота.

– Некоторые болезни, молодой человек, – назидательно сказал он, глядя на Фролова поверх старомодного пенсне, – не рассасываются. Рассасывается только жизнь. И то только тогда, когда приходит смерть.

Врач был явно любителем афоризмов.

Наверное, эту фразу можно было бы применить и к данной ситуации. «Рассосалось» бы только в том случае, если б лейтенанта и все его отделение скосила какая-нибудь болотная лихорадка, а Красная армия перешла бы в наступление. Но это вряд ли. Слишком много «если бы, да кабы».

Фролов стал вспоминать, приходилось ли ему ранее принимать столь рискованные решения, и ничего не вспомнил. Может, и вправду только из-за малодушия. Ведь последствия любого поступка непредсказуемы. Каждый может оказаться фатальным. Но ведь тогда невозможно понять и природу поступка – хороший он или злой. Но ведь и несовершение поступка иногда поступок. И тоже неясно, какой.

– Послушай, Федор, – неожиданно обратился он к Никитину. – А является ли несовершение дурного поступка хорошим поступком?

– В каком смысле? – нахмурился Никитин, который терпеть не мог пустые философствования.

– В прямом. С точки зрения логики, скорее да. Ведь мы подразумеваем, что нам хотелось совершить что-то дурное, но мы удержались, так?

– Ну, – неуверенно промычал Никитин.

– Ну например, тебя страшно кто-то раздражает, и ты хочешь дать ему в глаз, но ты удерживаешься. То есть сдерживаешь нехороший порыв. Разве не благородно?

– Не знаю, – пожал плечами оператор, вспомнив, что когда-то очень хотел набить морду соседу по студенческому общежитию и всю жизнь жалел, что не набил.

– А с другой стороны, ну если по логике, несовершение хорошего поступка есть дурной поступок. Что, согласись, уже несколько глупо, однако в ситуации морального выбора естественно – ну например, ты знаешь, что твоему приятелю плохо, но тебе лень идти к нему, чтобы поддержать его морально.

– Да, – кивнул Никитин, пытаясь понять, к чему клонит Фролов.

– Поразительно! Но ведь в обоих случаях ты просто сидел и плевал в потолок, а умудрился совершить два поступка – дурной и добрый. При этом ничего не делая! Если не считать, конечно, ковыряния в носу. Что же выходит? Выходит, добро и зло может лежать вообще вне плоскости поступков, а исключительно в области абстрактного мышления – мог бы дать в морду, а не дал, мог бы помочь, а не помог. При моральном выборе сам факт несовершения чего-либо, ну или проще говоря, принятие позиции полной пассивности, может означать как добрый поступок, так и дурной. Причем это вопрос еще более спорный – мог бы убить, а всего лишь дал в морду – тоже сдержался, мог бы помочь деньгами, а помог всего лишь моральной поддержкой – пожадничал. Таким образом, плюс снова меняется на минус, а минус на плюс, а мы продолжаем сидеть и ковыряться в зубах, и ни-че-го не происходит. Кроме нашего умственного разглагольствования, в течение которого мы, как хамелеоны, меняем знаки качества, а сами ни хрена не делаем. Как же тогда понять, хорошие мы или плохие? А, Федор? Слушай, а может, я просто оправдываю свою пассивность?

Никитин задумался, мучительно соображая, что означает этот длинный и довольно невнятный монолог. Хотел спросить, но вместо этого почему-то сказал, поморщившись:

– Ну и вонища тут у тебя. Свиньи, козы… зоопарк целый.

– Что естественно, то не безобразно.

Никитин вдруг шкваркнул кулаком об доски так, что вздрогнул весь сарай.

– Ладно, Александр Георгиевич. Будь по-твоему. Неси лейтенанту, что хочешь. Но только потом сразу дуй ко мне.

После чего исчез, как и появился, – бесшумно и быстро. Только мелькнула над приставленной лестницей его голова с белесыми выгоревшими от солнца волосами. Фролов со стоном откинулся на солому. Никитин ни черта не понял. Ха! И правильно сделал. Что ему до моих душевных страданий? Вопрос, впрочем, в другом – что нести лейтенанту? Историю о чем?

Фролов поскреб ногтем по ржавой шляпке гвоздя и начал перебирать в памяти все свои отвергнутые заявки. Большинство были бы совершенно неинтересны среднестатистическому немцу, но что этому самому среднестатистическому немцу интересно, он не знал. Комедии, наверное. Но к комедиям у Фролова не было никакого таланта. Драму про раскулачивание? Но что поймет европеец в этой революционной каше? И тут в его памяти всплыл один полумистический сюжет, который был настолько «непроходным», что Фролов никогда его никому и не предлагал. Тем более что он был снова про дореволюционную жизнь. Его он написал под влиянием какого-то французского детективного романа, который прочел еще в детстве. Это был сюжет о том, как из города в небольшую деревню приезжает к бабушке и дедушке маленький мальчик, их внук. В один из жарких дней он идет на пруд купаться и тонет, запутавшись в оставленных рыболовных сетях. Его оплакивают и хоронят. Однако после смерти он вдруг начинает являться жителям деревни. Как бы немым укором. То вдруг ночью за чьим-то окном возникнет, то по улице пройдет, то мелькнет тенью в дубовой роще на опушке. И вот уже по деревне начинают ползти слухи, что, мол, это знамение. И что покойник будет являться им до тех пор, пока все жители не покаются в своих грехах. И начинается всеобщее покаяние: кто с кем поссорился, кто кого обидел, кто кому долг не отдал. И постепенно, шаг за шагом, выстраивается страшная цепочка из маленьких и больших грехов, которая, собираясь в одну малоприглядную мозаику, объясняет гибель мальчика. Кто-то собирался пойти в то же время на пруд, но не пошел, потому что, ревнуя жену, остался дома. Кто-то пожадничал и не дал денег в долг соседу, а тот пошел за деньгами к другому соседу и всю ночь пил водку, забыв про рыболовную снасть. А рыбу он ловил обычно в другом месте, но туда его не пускали те, чей участок прилегал к пруду, и они считали, что рыбак крадет их рыбу, хотя сами ловлей не занимались. При этом участок они приобрели, споив бывшего владельца, который за бутылку водки душу мог заложить. А пить он начал, потому что от него ушла жена. А ушла она к соблазнившему ее богатому мельнику, который, кстати, нещадно обдирал односельчан, пользуясь тем, что до ближайшей мельницы было слишком далеко. И так далее. В итоге потрясенные собственной душевной убогостью и косвенной виной в гибели мальчика, жители просят друг у друга прощения и всячески каются. При этом, конечно, всплывают такие детали и факты, что распадаются счастливые семьи, а некоторые жители собирают вещи, чтобы уехать, потому что теперь на них будут вечно косо смотреть. Однако сразу после всеобщего покаяния они узнают, что в соседней губернии поймали душегуба, который, среди прочих убийств, признал за собой и убийство некоего маленького мальчика, которого он задушил в дубовой чаще, а потом выкинул труп в пруд, прямо в рыболовную снасть. Душегуба везут на следственный эксперимент в эту деревню, где жители, обезумев от ненависти к убийце, а на самом деле подавляя таким образом ненависть к самим себе, забивают убийцу камнями и палками. После чего, довольные и умиротворенные, расходятся по домам.