Чакра Фролова - Всеволод Бенигсен

– Füenfzehn Minuten und keine Minute läenger! – крикнул лейтенант. – Wer später kommt, wird sofort zürueck nach Hause geshickt [2].

Солдаты оценили шутку громким хохотом и, молниеносно скинув осточертевшую униформу и карабины, бросились в прохладную воду. Пока они плескались, Фляйшауэр сидел на берегу, грыз горькую травинку и размышлял, сколько им здесь придется проторчать. Не то чтоб он сильно рвался в бой – в отличие от новоиспеченных офицеров, которые, казалось, просто мечтали, чтоб им побыстрее оторвало голову, лейтенант знал цену как жизни, так и смерти, – просто не любил неизвестность. А в такой глуши она была почти неизбежна.

Когда отпущенные пятнадцать минут истекли, лейтенант собрал посвежевших солдат и приказал двигаться обратно к площади, которую уже мысленно обозначил как Rundfunkplatz [3]. Там уже толпились собранные местные жители.

Фляйшауэр вышел к столбу и приказал приглушить музыку. Шнайдер приказ перевел. Невидовцы зашушукались, кося глазами на Тимофея. Тот покорно вышел в середину и убавил звук приемника до полувнятного бормотания.

Расправившись с конкурирующим радио, лейтенант поинтересовался, как называется деревня.

– Невидово, – вялой разноголосицей ответила толпа.

– Newidowo? – переспросил Фляйшауэр у Шнайдера. – Was bedeutet das? [4]

– Unsichtbar oder Ungesehen oder etwas in der Art [5], – смущенно пояснил тот.

– Man kann kaum einen besseren Name dafür ausdenken [6], – хмыкнул Фляйшауэр.

Ему только не понравилось, что все отвечают вразнобой. В этом был какой-то непорядок. Он ткнул пальцем в деда Михася, который показался ему наиболее авторитетной фигурой, и приказал тому выйти вперед, чтобы впредь отвечать на вопросы и, если что, выражать общее мнение невидовцев.

Худшего выбора лейтенант сделать просто не мог.

– Großdeutschland und unser Führer, – начал Фляйшауэр свою речь и глянул на Шнайдера.

Тот быстро перевел:

– Великая Германия и фюрер, – перевел и замер в ожидании продолжения.

Фляйшауэр выдержал небольшую паузу, чтобы невидовцы смогли осознать и оценить торжественность момента, но напрасно – в эту паузу мгновенно вклинился Михась.

– Я извиняюсь, кто? – смущенно спросил он и, как обычно, от смущения сморкнулся.

– Fuehrer, – поморщился лейтенант, поскольку сморкание в рукав как-то плохо гармонировало с пафосом речи. – Hitler.

– Вождь, – перевел Шнайдер. – Гитлер.

– Аа, – понимающе протянул Михась. – Вождь – это другое дело.

Лейтенант открыл рот, чтобы продолжить, но его снова перебил Михась.

– А я, извиняюсь, куда ж Ленин делся?

– Er ist tot [7], – растерянно ответил лейтенант, смущенный тем, что спрашивают именно о Ленине, а не о Сталине.

– Да, – кивнул Михась. – Ежели Ленин умер, тогда ладно. Тогда, значит, фюрер. Тогда все правильно. Тогда верно. Фюрер так фюрер.

Тут возникла неловкая пауза, и лейтенанту потребовалось некоторое волевое усилие, чтобы взять ситуацию снова в свои руки. Он уже понял, что надо говорить быстрее.

– Великая Германия и фюрер послали нас, чтобы освободить вас от гнета большевизма.

– От чего? – снова переспросил Михась.

– От большевизма, – огрызнулся лейтенант и, не дожидаясь дальнейших расспросов, продолжил:

– Вы – теперь свободные люди и подчиняетесь законам Третьего рейха.

Михась тут же поинтересовался, где ж тут свобода, если они уже кому-то подчиняются.

Лейтенант скрипнул зубами и вежливо попросил больше не перебивать. Выслушав перевод фразы, Михась снисходительно кивнул.

– Эт можно.

Но пафос речи уже как-то скомкался, и лейтенант забыл, что хотел еще сказать.

– Мои солдаты расположатся у вас на постой, – уже более буднично продолжил он. – Кроме того, в деревне объявляется комендантский час. С десяти вечера до пяти утра. В это время никаких прогулок без особого разрешения. Нарушители будут караться по всей строгости военного времени. Если у кого-то имеется оружие, приказываю немедленно сдать. Тот, у кого оно будет найдено, будет расстрелян. То же касается радио или иных передатчиков.

Он подождал, пока его переведут, а затем обвел глазами толпу, но оттуда не донеслось ни единого слова – все знали, что у Игната Хорошеева имеется ружье, но он никогда не сдавал его – ни бандитам, ни красным и изменять этому правилу явно не собирался. Более того, наличие одной единицы боевого оружия как-то успокаивало невидовцев – мало ли, вдруг насильничать будут, так хоть будет чем защититься.

– Na gut [8], – продолжил лейтенант. – Комендатура, а стало быть, и я, лейтенант Фляйшауэр, будет располагаться… вон там.

Лейтенант наугад ткнул пальцем в небольшой дом с зеленой трубой.

– Клим! – хохотнул кто-то в толпе. – Тебе счастье привалило.

– Ишь ты, – удивился в своей привычной манере Клим и качнулся, словно под тяжестью привалившего счастья.

В толпе засмеялись и тут же посыпались реплики.

– Клим собутыльника нашел.

– По-немецки теперь тявкать будет!

– Да не, это немец будет терь по-нашему балакать.

– Сопьется к чертям свинячим!

– Чур, я третьим буду!

– Was sagen sie? [9] – наклонился к Шнайдеру озадаченный бурной реакцией толпы лейтенант.

– Ich vermute, sie meinen, der Besitzer des Hauses ist ein Alkoholiker [10].

– Ah, Schwachsinn! – улыбнулся Фляйшауэр, решив, что так сможет расположить к себе невидовцев. – Bisschen Wodka kann nicht stören, nicht wahr? Ich mag die auch [11].

Но реакция была почему-то совсем не такой, какой хотелось бы лейтенанту.

– Здрасьте, посрамши! – возмутилась бабка Ефросинья. – Выходит, раньше Клим один втихаря зенки заливал, а теперь к нему уже и компания набилась? А я, значит, по соседству терпи? Нет, так не пойдет. Может, это у вас в Германии так заведено, чтоб до утра пьянствовать и безобразничать. Может, ваш Гитлер и сам алкаш, каких поискать. И буянить вас сюда прислал. Но только я на это не согласная.

– Верно, – сказал Михась, нахмурившись. – Это вы, товарищ господин, маху дали. Клим и вас споит, и дом спалит. Лучше уж ко мне. У меня и первач чище. А Клим, он же всякую дрянь пьет. Вы через эту дрянь только желудок себе попортите.

– Да когда это у тебя была чистый самогон?! – возмутился сосед Михася, Игнат. – Еще неизвестно, из чего ты его гонишь. О прошлом годе сколько народу перетравил.

– Так то ж не я, – начал оправдываться Михась. – То ж Ленька, сын Нюркин, бузины из баловства мне подсыпал.

– Нет, – решительно отрезал Игнат. – Ежели вы, товарищ немец, желаете упиться до полнейшего непотребства, но чтоб с утра голова не болела, то давайте ко мне. У меня самогон – чисто слеза.

– Игнат дело говорит! – крикнул кто-то. – У него самогон стоящий. Ну а если вы все ж таки больше по наливочке желаете вдарить, то тогда лучше ко мне. Тоже гарантирую, извиняюсь, свинское состояние и полную радость с похмелья.

– А огурчики берите у меня, – торопливо встрял чей-то женский голос. – Я задешево отдам.

– Да шо ты говоришь! – возмутился другой женский голос. – Когда это у тебя задешево было?

– А шо, не было?

– А то было!

Фляйшауэр растерянно водил глазами по толпе.

– Was wollen sie? [12] – снова наклонился он к переводчику.

– Sie laden Sie ein, wenn Sie sich zu Tode saufen möechten, Herr Leutnant [13].

Фляйшауэр смутился и замахал руками. После чего подробно разъяснил, что приехал не водку пить, а от большевизма спасать.

– Так одно другому не мешает, – резонно возразил Михась. – К нам в свое время Жданько заезжал. Рожа бандитская. Тоже от большевиков спасал. Так его молодцы все наши запасы сивухи вылакали. А потом большевики приехали. От Жданько спасать. Так вылакали то, что Жданько не успел со своими бандитами употребить.

– Еще и жратву всю похавали, – с обидой в голосе добавил кто-то.

Лейтенант, однако, в дискуссию вступать не стал и решительно закрыл тему алкоголизма. Тем более что пришло время переходить к неприятным процедурам. Он спросил, есть ли среди невидовцев коммунисты или евреи.

Михась, который уже принял на себя функцию главы Невидова, сообщил, что коммунистов отродясь не водилось, а насчет маланцев не знает. И добавил, почесав затылок:

– Может, кто чего кому не туда и сунул. Кто ж теперь проверит…

Лейтенант фразу не понял и удивился.

– Герр лейтенант, – перевел невидовцам Шнайдер, – интересоваться, кто, что, куда и зачем сунул?

Михась крякнул, но решил в подробности не вдаваться:

– Я говорю, ежели товарищу немцу позарез большевики и маланцы надобны для каких-то целей, то вам лучше в город податься, там они точно имеются.

Лейтенант поблагодарил за совет, но сказал, что сам разберется, что ему делать. На самом деле он был доволен, что обошлось без расстрела. Нет, конечно, приказ есть приказ, и, окажись среди невидовцев большевики или евреи, лейтенант, будучи совсем не антисемитом, а просто исполнительным кадровым офицером, без малейших угрызений совести поставил бы их к стенке, но сам он придерживался глубокого убеждения, что расстрел кого бы то ни было производит на местное население плохое впечатление и не способствует установлению доверительных и дружелюбных отношений. Все равно, что прийти в гости и пнуть ногой чужую кошку. Может, эту кошку сами хозяева терпеть не могут, может, она гадит, где попало, мышей не ловит, обои дерет и из буфета продукты ворует, но все же это их кошка. Фляйшауэр считал, что страх без уважения недорого стоит. Можно, конечно, и полдеревни в сарае сжечь, но разве можно после этого требовать от местных жителей уважения и сотрудничества?