Тристания - Марианна Куртто

с кормы, ощущая брызги воды на ли-с ржавого борта «Тристании», который больно вдавливался ей в бок. На судно набилась половина поселка вместе со своими тревогами и пожитками (взять позволили только самое необходимое). Собак оставили на острове. Марта мысленно слышала скрежет знакомых когтей.

Тристанцы плыли в птичье королевство — на остров Найтингейла. Там они разместятся в хижинах, в которых мужчины ночевали всякий раз, когда плавали за птичьим пометом; женщины никогда не бывали на Найтингейле, хотя Марта, например, много раз просилась туда.

При виде судов, пристающих к берегу, птицы сердито закричали. Незваные гости зашагали по скользким камням, падая и пачкаясь пометом; грязными руками люди вытирали глаза, из которых капали соленые слезы.

Марта держала за руку мать и вела ее к хижине. Мать молчала и не плакала: она устала, устала уже очень давно, и то была не обычная усталость, а такая, которая с годами окостеневает, становится частью человека и не покидает его, сколько бы он ни отдыхал.

В хижине Марта лежала рядом с матерью и не могла уснуть. Воскресенье сменилось понедельником, Марта вышла наружу, села на камень и стала смотреть на море, смотреть на небо, проколотое твердыми холодными звездами. Ей не верилось, что она покинула остров и теперь находится в другом месте, хотя воздух попадает в те же легкие, а горячая кровь несется по тем же внутренностям, что и прежде.

Марта сидела на камне и мерзла, пока небо не побелело и не слизнуло звезды. Солнце высунуло свою желтую голову, птицы начали вздрагивать, просыпаться и болтать о своих делах.

Дэвид выбрался из своей хижины, увидел Марту и подошел к ней.

— И давно ты сидишь тут одна? Ты же совсем заледенела.

— Нет-нет, не тревожьтесь, все хорошо, — отозвалась Марта. — Правда, гомон стоит такой, что даже своих мыслей не слышно.

— Да уж. Вероятно, жителям этого острова кажется, что нас многовато.

Марта улыбнулась.

— Но у меня есть хорошая новость, — продолжал Дэвид. — Наш сигнал бедствия услышали. Несмотря на птичий шум.

— Правда? — Марта думала, что они проведут на острове несколько дней, съедят все консервы и примутся за птиц.

— Да. Тут недалеко плывет корабль, и он подберет нас сегодня. Это большой голландский круизный пароход, и поскольку он заполнен только наполовину, мы все поместимся на борт.

— Нам повезло, — сказала Марта.

Провидение, — сказали другие.

И когда корабль подошел, тристанцы снова собрали свои вещи. Спустились по скользким прибрежным камням, отчего высохшая за ночь одежда снова вымокла и перепачкалась. Наконец островитяне подплыли к кораблю, и моряки спустили с борта веревочную лестницу. Тристанцы по одному неуклюже залезали наверх и оказывались в королевстве металла и сложносоставных мачт, которые напоминали больших насекомых.

Марта села на белую скамью возле борта, на ту, на которой сидит сейчас и смотрит на детей, на их растерянные лица, на руки, вытаскивающие из карманов камешки и раковины. Марта чувствует каждого из них.

Чувствует одиночество.

Чувствует мать, которая сидит рядом, но какой в этом толк, ведь мать пустая. Точно бумажная солома на ветру.

У Марты больше нет выбора.

Вскоре судно продолжит путь.

Лиз

На корабле Лиз сидит рядом с Элиде и сжимает в руках рубашку своего сына.

В темных волосах Лиз появилась седина, а на лице резко обозначились морщины. Кажется, Лиз заключена в черную оболочку, подобную той, что укрыла поток мягкой лавы на склоне горы, которая находится где-то далеко. Сейчас все, что дорого Лиз, находится далеко.

Но у нее есть с собой эта рубашка, и Лиз верит, что все образуется. Ни во что другое верить нельзя. Вариант только один.

Только вернуть сына.

Только толкнуть, — неожиданно думает Лиз, бросая взгляд на Марту.

Та сидит напротив и выглядит одинокой и в то же время сильной. Эта девушка сильнее меня, — говорит себе Лиз, — она сильнее всех нас, да и не девушка она вовсе. Лиз видит Марту, хотя не желает видеть ничего.

Лиз не желает вспоминать, но вспоминает все, потому что усталость заставляет ум отделиться от тела. Она рушит все плотины, и Лиз вспоминает.

Она поняла это по рукам.

По тому, чем пахли руки мужа. К привычному запаху рыбы добавилось кое-что еще.

Запах другого живого существа.

Она знала, куда ходил муж: он и раньше носил излишки улова по разным домам, но в первую очередь давал рыбу Тильде, которая не могла и не умела сама заботиться о своей семье. Все знали это. Тильда лежала на диване и перебирала в затуманенной голове годы прошедшей жизни — единственной настоящей жизни, которая выпала на ее долю.

Многие приносили ей еду.

Не только Ларс.

Детей нужно было кормить, потому что они росли: сын Тильды уже был выше матери, а дочь готовилась стать учительницей и грезила о капитане китобойного судна, хотя китов уже давно не ловили.

Лиз знала, что это глупая мечта, но не пыталась разубедить девушку.

Она бросила свадебный букет прямо в руки этой девушке, тогда еще подростку; Лиз поступила так специально, чтобы отнять надежду у остальных женщин.

Да, она знала, что это чересчур и что ее любовь слишком всепоглощающа; знала, что по-настоящему владеть таким мужчиной, как Ларс, нельзя. Лиз упрекала себя за то, что выбрала именно этого человека, который месяцами не бывал дома. Который сбегал, когда Лиз страдала, склоняясь над тазом, и уговаривала себя, что все это не напрасно, ведь она получила именно то, чего желала, и вскоре получит еще.

«Вот, значит, как оно бывает, когда мечты осуществляются», — размышляла Лиз.

Она родила сына. Сначала сын маленький и плачет, затем подрастает и плачет, смеется и говорит маленькие слова своим маленьким голосом. Лиз повсюду носит сына с собой в платке-переноске; она и не подозревала, что умеет любить так, как любит свое дитя, и каждый день изумляется тому, что в ее душе столько любви и что отдавать любовь не сложнее, чем дышать.

Лиз не хочет, чтобы Ларс возился с сыном: она не верит, что Ларс выдержит хрупкость крохотного существа. Он ведь не выдержал хрупкости самой Лиз, а продолжал жить так, словно близкий ему человек ни капельки не страдает.

Ребенок рос не внутри него, и потому он не желал видеть ее муки.

Когда в самые тяжелые дни Лиз закрывала глаза, ей казалось, что страдание — это единственное, что вообще есть в мире.

Лиз знает, что у мужа есть темная сторона и что он хочет поворачиваться к сыну только светлой стороной. Сын растет возле материнской груди, он видит