В погоне за Мексикой - Василий Чичков

— Хотите купить цветы?

Вдруг подплывает огромная ладья, в которой человек десять-двенадцать марьячис: в широкополых шляпах, в костюмах с множеством золотых пуговиц. В руках трубы, гитары.

Мексиканская жизнь очень красочна. Эту красочность создает все — удивительная природа, голубое небо, яркие наряды и, конечно, музыка марьячис. Ну разве представишь жизнь мексиканцев без этих людей? Они знают любую мелодию. Даже если не знают, напойте им, и они сыграют.

Без марьячис не проходит ни праздник, ни деловое собрание, ни похороны. Марьячис нужны мексиканцу всегда и везде и, конечно, здесь, в Сочимилко.

— Какую песню прикажете, сеньор?

Прикажите, и марьячис будут играть. Их лодка будет плыть рядом с вашей, как привязанная, хоть целый день. И они будут играть и петь любые песни.

Здесь вам доставят любую радость — платите деньги! — кричит наш лодочник Игнасио и обнажает ослепительно белые зубы.

Гасюк и Головня, осушив по бутылке пива, взялись за киноаппараты.

— Послушай, Игнасио, — прошу я лодочника, — ты скажи этим торговцам и марьячис, что мы приехали не веселиться, а работать, снимать фильм.

Снова торговцы атакуют нашу ладью.

— Они снимают фильм! — гордо кричит Игнасио.

Мимо нас проплывают разные ладьи и разные люди в них. Много туристов, в основном американцев. Седоволосые господа с блестящими фото- и киноаппаратами.

Но объективы аппаратов моих друзей направлены на другие лодки. В той лодке, наверное, человек двенадцать — целая мексиканская семья. Посредине лодки — длинный стол: на нем фрихоль [* Фрихоль — черные бобы.], чиле [Чиле — перец.], куски жареного мяса, пиво и бутылка водки — текильи. На этой лодке даже есть свои марьячис. Старик играет на гитаре — молодые поют, поют не хуже тех профессионалов в широкополых шляпах с золотыми пуговицами на костюме.

А в этой маленькой лодке только двое. Они сидят, нежно взяв друг друга за руки. Они смотрят куда-то зачарованными глазами, и что для них все мы, весь этот мир Сочимилко, когда у них есть свой мир, понятный только им двоим.

Опять нас атакуют торговцы и марьячис.

— Они снимают фильм! — кричит Игнасио.

На стыке двух каналов фотограф на лодке. В лодке старинный фотоаппарат на треноге. Напротив аппарата остановилась ладья. Отец и мать, на коленях у них дети. Мать в шелковом голубом платье. Ну, конечно, она надела его ради поездки в Сочимилко.

Может быть, чтобы провести воскресенье здесь, на древних каналах Сочимилко, хозяйка экономила не одну неделю, а может, муж ради этого где-то^ подрабатывал по вечерам, а может, сынишке не ку-* пили из-за этого костюм. Все может быть. Но зато сегодня им доступно столько радости — лодка, марьячис, обед в лодке, фотография, цветы.

Объективы моих друзей ищут типичные лица индейцев ацтеков.

— Взгляните на нашего лодочника, — сказал я друзьям.

Два объектива были направлены на лодочника.

— Ты не смотри на нас, — попросил я Игнасио,— работай шестом, как всегда.

Игнасио нажимал на шест, не чувствуя под собой ног. Лодка мчалась вперед, киноаппараты трещали, и вдруг... Наша лодка столкнулась с другой лодкой, и Игнасио полетел в воду.

Игнасио тут же вынырнул из воды, но лодка уже умчалась от него. Прошло время, пока Игнасио догнал нашу лодку. Он пытался хоть немножко отжать рубашку и штаны. Он смеялся, потом снова взял шест и вел лодку, крича: «Они снимают фильм!»

— Сколько тебе заплатили за то, что нырнул? — спрашивали Игнасио коллеги-лодочники, попадавшиеся в пути.

— Я упал случайно!

— Врешь!

— Честно! И вообще я не возьму с них ни сентаво, ведь они снимают фильм о Сочимилко.

Игнасио был горд тем, что он везет нас, что трещат наши киноаппараты и что древние каналы Сочимилко увидят на экранах люди другой страны.

У гигантского мольберта

До городка Куэрнавака, где живет Сикейрос, час пути от столицы. Очаровательные пейзажи открываются вокруг: за окном горы, сосновые леса. Где-то внизу в голубоватой дымке зеленые, будто нарисованные, долины. Наверное, такой и должна быть дорога к дому художника.

Калитку открыла девушка в белом переднике. «Пройдите в мастерскую, — сказала она, — и подождите там маэстро».

За калиткой тот же двухэтажный дом с брезентовым козырьком от солнца, тот же зеленый газон с коротко подстриженной травой, бассейн, в котором вода голубая, как небо. Правда, семь лет назад, когда я приезжал сюда, не было высокого белого здания мастерской, куда направила меня девушка. Я прошел в широко распахнутые ворота этого здания и остановился в изумлении. С гигантских полотен, расставленных вдоль стен, на меня обрушился каскад удивительных красок, каких-то смещенных линий, человеческих лиц, реальных и фантастических, доведенных художником до кричащих символов. Чем внимательнее я вглядывался в огромную картину, тем явственнее ощущал, что для меня уже нет того мира за стенами мастерской, есть этот. Он подчиняет, будоражит воображение, и я стоял как околдованный, теряя счет времени.

Я не заметил, как в мастерскую вошел Сикейрос. Он обнял меня и по мексиканскому обычаю слегка похлопал по спине.

— Сколько же лет мы не виделись? — весело воскликнул Сикейрос.

— Семь!

— Семь моих трудных лет! — Сикейрос чуть помолчал и спросил: — Ты этой мастерской не видел? Я закончил ее строительство, когда вышел из тюрьмы. Именно о такой мастерской я мечтал там, за решеткой. Ты посмотри, какое это сооружение, какое пространство, высота.

Сикейрос оживлялся, и все более одухотворенным становилось его лицо. Я видел перед собой того же прежнего Сикейроса. Высокий лоб, на который спадала седеющая прядь, чуть с горбинкой нос, резко очерченные губы и упрямый подбородок с небольшой ямочкой посредине. И глаза! Кажется, что они каждую минуту открывают что-то новое во всем, что есть вокруг, даже в привычных вещах, даже в знакомых лицах.

Не прекращая рассказа о мастерской, Сикейрос привычным жестом, машинально, извлек из кармана сигарету, прикурил и, жадно затянувшись, подошел к одному из своих полотен и постучал по нему согнутым пальцем.

— Тонкая цементная плита, новинка,— в глазах художника было восхищение. — Первый раз в жизни я разрисовываю стены гигантского здания у себя дома в мастерской. Потом эти плиты будут перенесены в новый Олимпийский отель в Мехико и установлены в зале. Композиция из таких плит займет площадь в тысячу семьсот квадратных метров.

Сикейрос несколько раз жадно затянулся и, бросив сигарету на пол, придавил ее ногой.