Из бездны - Герман Михайлович Шендеров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дата неизвестна
Бог его знает, сколько дней я здесь пробыл. Чесотка почти прошла, но мне негде увидеть свое отражение. Чем я стал? Что со мной? Почему со мной обращаются как со скотиной? Неужели дело в старухе? Что я делаю здесь, среди этих грязных negroes? Солнце едва проникает сквозь решетку, но я уже приноровился обитать в полутьме и даже решил вернуться к записям. Если я когда-нибудь освобожусь, то этот дневник…
Дата неизвестна
Кто-то пришел! Ниггеры повскакивали с мест и подошли к решетке. Ужас, что меня могут купить, как самую обыкновенную скотину, затмевает надежда, что жизнь в рабстве навряд ли будет хуже, чем существование в этой яме. Покупателя сквозь решетки мне разглядеть не удалось, по голосу я понял, что это дама. Не расслышал, то ли Альсина, то ли Альбина… Неужели русская? Тогда у меня есть надежда, шанс выбраться из этого кошмара. Шаги! Прячу записи!
Дата неизвестна
Это ад! Подлинный ад! Ниспослание свыше за все мои прегрешения. Умоляю, если вы найдете эту тетрадь…
Дата неизвестна
Берусь за любую работу. Другие слуги сказали: ленивых ниггеров госпожа забирает на чердак. Оттуда не возвращаются. Остальные рабы держатся от меня особняком – снова называют меня detwi net и суеверно обходят стороной. Кое-как мне объяснили, что это переводится с креольского как «выплюнутый».
Дата неизвестна
Уронил корзину с яйцами – руки едва гнутся от тяжелой работы. Отстегали плетьми на глазах у всех. Я всегда думал, что чувство стыда несравненно сильнее боли физической, но в тот момент я бы пригласил всех своих петербургских знакомцев на зрелище, если бы это позволило сократить количество ударов хотя бы на единицу. Неужели не осталось во мне боле нисколько человеческого достоинства?
Дата неизвестна
Не могу так больше. Если бы не смертный грех – наложил бы на себя руки. Тетрадь прячу в сарае между клетями для кролей, где меня приставили следить за порядком. Хозяйка ругается: говорит, что под видом здорового ниггера ей продали какую-то немочь. Ниггеры шепчутся у меня за спиной.
Дата неизвестна
Дворовый пес прогрыз клеть и удушил двух кролей. Хозяйка даже не велела меня хлестать, но странно как-то поглядела, будто взвесила. Бежать! Бежать любой ценой! Уж лучше смерть, чем…
* * *Заметка в газете Patriotic press за 13 апреля 1834 года.
Ужасы дома Лалори: пылающее инферно обнажает кровавые тайны!
В ночь на 10 апреля в доме Дельфины Лалори случилось страшное происшествие, которое, как выяснится позже, лишь положило начало серии ужасных открытий.
Хозяйка дома, светская дама, прославившаяся на весь Нью-Орлеан своими балами и приемами, оказалась тайной садисткой и душегубицей!
Пожар, устроенный рабыней-кухаркой – та не смогла покинуть особняк и сгорела заживо, – не мог не привлечь внимания горожан. Сбежавшиеся на помощь жители Нью-Орлеана потребовали у госпожи Лалори ключи от чердака, чтобы спасти от огня содержавшихся там рабов. Дельфина Лалори отказалась впускать горожан. Те, несмотря на запреты хозяйки, взломали дверь и обнаружили на чердаке самую настоящую камеру пыток: в ужасных условиях, истощенные, там содержались семеро рабов, настолько изуродованных, что люди, увидев их, едва сдерживали рвотные позывы. У двоих были неестественно вытянуты шеи, у прочих троих отсутствовали конечности, одна престарелая рабыня оказалась настолько истощенной, что едва могла двигаться. Также среди них обнаружили раба с выжженной на щеке меткой беглеца, пострадавшего более всех: Дельфина Лалори вогнала несчастному палку прямо в череп, намереваясь перемешать тому мозги. От этого бедняга, видимо, повредился рассудком. Раб беспрестанно бормочет: «Я белый, я белый!» – и временами переходит на какую-то грубую тарабарщину.
Также среди плетей, щипцов и прочих пыточных приспособлений обнаружилась густо исписанная записная книга, которую передали в полицию; ее содержимое уточняется. Сегодня резиденция Лалори на Ройял-стрит разгромлена разъяренной толпой нью-орлеанцев, пораженных зверствами, творившимися на чердаке дома. Местонахождение же самой Дельфины Лалори пока остается неизвестным.
В очередной раз мы убеждаемся в порочности института рабства как такового, и все чаще звучат призывы аболиционистов пересмотреть практику владения одного человеческого существа другим, но не станет ли это решение той самой соломинкой, что переломит хребет американской экономике? Ответа на этот вопрос у нашей редакции нет.
Как Зинка Кольку от пьянства отучала
Пил Колька горько. И ладно б пил как все – по праздникам там, или хотя бы пиво по пятницам, так нет – запоями, да такими, что хоть святых выноси. Бывало, Зинка придет с работы – а он уж лыка не вяжет: по квартире ползает, с мертвыми сослуживцами спорит, а то и с кулаками лезет. Сам Колька нигде не работал, да и где его такого терпеть будут – только первая получка, и поминай, как звали. Все больше подрабатывал – тут дорожку от снега почистить, там с переездом подсобить, у Зинки в магазине, опять же, на разгрузке. Зинка как ни крутилась – и бутылки по дому прятала, и получку отбирала, да без толку: что-что, а выпивку Колька всегда добыть умел. Словом, был он настоящим алкоголиком.
Зинка – баба неглупая, не старая еще, понимала, что жить так никак нельзя. Сперва поговорить пробовала: мол, ты, Николаша, совсем, пардон, обнаглел. Колька разорался, обиделся, ушел средь ночи, а вернулся домой лежа, на бровях. Ни посулы, ни угрозы не работали. Стала Зинка по врачам Кольку водить – но и тут сплошное расстройство.
Сначала терапевт вяло, со скукой предложил: – Ему бы какое увлечение найти, знаете, хобби. Ну, чтобы отвлекаться. Против алкоголя шибко сильно культура действует, искусство. Театр, кино, ну или на худой конец карусель с музыкой.
Театр Кольку не впечатлил совершенно. Руками машут, говорят чего-то, голоса зычные – словом, фиглярство сплошное. Дождался Колька антракта да так в буфете налакался, что его швейцар в ливрее взашей вытолкал и милицией грозился.
Предлагали в наркологию лечь, прокапаться – Колька разбушевался.
– Не позволю, – говорит, – дьяволы, ветерана в психушку упекать!
В реабилитационном отделении только руками развели: мол, коли пациент в здравом уме и трезвой (относительно) памяти от госпитализации отказывается, то размещать у себя не имеем права. И вообще – уводите своего буйного, шуму от него много.
У гипнотизера и вовсе неловко вышло. Тот глазищами зыркает, пассы делает и командует:
– Когда я досчитаю до десяти, вы уснете,
