Брестский мир. Ловушка Ленина для кайзеровской Германии - Ярослав Бутаков

Накануне крушения

В последние месяцы существования русской монархии можно выделить некоторые ключевые моменты, всякий раз заметно приближавшие ее к краю гибели.

Первый — выступление лидера партии кадетов П.Н. Милюкова в Государственной Думе 1 ноября 1916 г. Либералы позже назвали эту речь своего вождя «штурмовым сигналом революции». Это было явным преувеличением. Но значительную роль в дискредитации монархии она сыграла. Милюков умело (уж что-то, а в технологиях черного пиара, как мы бы сказали сейчас, российская буржуазия поднаторела!) инспирировал версию о том, будто сама царская чета готовит сепаратный мир с Германией. Фраза Милюкова, которой он неоднократно перемежал чтение цитат из статей иностранных газет о русской политике — «Что это: глупость или измена?» — стала в те дни крылатой. На этот вопрос со всех концов думского зала, а потом и со всех концов страны несся один убежденный ответ: «Измена!»

Задним числом многие монархисты упрекали Николая II в том, что он не арестовал Милюкова сразу после этой речи, не распустил Думу. Но ведь таким шагом государь скорее заставил бы поверить страну, уже изрядно сдвинутую с катушек, в правдивость обвинений, выдвинутых Милюковым! А разве роспуск Думы помог бы избежать революции? Ведь не Дума же ее совершила! Да, она использовала обстановку восстания для создания органа власти — Временного правительства. Но не будь Думы в февральские дни 1917 г. в Петрограде, ее вполне могли бы заменить Земгор или любой другой из многочисленных органов буржуазии, задолго до Февральского переворота создавшей готовую альтернативную конструкцию власти.

Проницательный политолог В.И. Ульянов (Ленин) совершенно верно указывал, что к началу 1917 года «этот новый класс “почти совсем” был уже у власти», предварительно захватив «в свои руки и местное самоуправление, и народное образование, и съезды разных видов, и Думу, и военно-промышленные комитеты и т.д.».{82}. Под «т.д.» следует в первую очередь разуметь периодическую печать — единственный вид СМИ того времени. Итак, рассматривая возможную реакцию режима на подстрекательское выступление Милюкова, мы видим уже знакомую картину: как ни поступи, лучше не будет.

Эта безысходность еще отчетливее проступает после убийства Распутина 16 декабря 1916 г. Николай II воздержался от строгих наказаний убийцам, фактически не преследовал их, тем более что среди убийц были члены императорской фамилии. Это возымело только такой эффект: «Ага! Самодержавие спасовало! Царь боится! Убили Распутина безнаказанно — можно добраться и до царя!». Но наказать убийц как следовало по закону — не стало бы это признанием правоты всех домыслов о влиянии «клики Распутина» на политику власти?

Обстановка, в которой оказалось самодержавие к началу 1917 г., напоминала шахматный цугцванг, когда любой ход приводит лишь к ухудшению позиции. В этих условиях единственно возможной стратегией для Николая II оставалось продолжение войны любой ценой для достижения победы. Только военная победа давала шанс переломить ситуацию и нанести удар по оппозиции и по революции. Никакие внутренние реформы, никакие внешнеполитические комбинации не устраняли опасности для династии. Стихийно сложившиеся обстоятельства непреодолимой силы фатально сужали пространство для политического маневра самодержавия. Выход мог быть только один. И все действия царя в начале 1917 г. были подчинены этой цели — добиться военной победы, а до этого момента — никаких перемен ни во внутреннем, ни во внешнем курсе.

Оставляем за пределами книги подробный разбор того, был ли расчет на это реален. Состояние материального снабжения русской армии в 1917 г. позволяло надеяться на крупный военный успех весной — летом этого года. Но мы не можем утверждать, что, продержись самодержавие еще несколько месяцев, победа России была бы обеспечена. Ведь германская армия в 1918 г. потерпела решающее поражение все-таки не от врагов на поле боя, а от революции в своем родном фатерлянде. И есть все основания считать, что революция в Германии не могла состояться без победы революции в России или состоялась бы позже, чем в действительности. Следовательно, России пришлось бы воевать и в 1918-м, и, возможно, также и в 1919 г. Был ли у самодержавия хоть маленький шанс дожить до этого срока?.. Разбор альтернатив такого рода увел бы нас слишком далеко.

Наверное, со стороны Николая II могла иметь место некоторая недооценка каких-то конкретных угроз. Успешная (до поры до времени) борьба с революцией и оппозицией была способна притупить бдительность. Политический кризис, симптомы которого грозно обозначились в ноябре 1916 — январе 1917 гг., был для самодержавия всего лишь очередным кризисом. Он, по всей видимости, ничем существенно не отличался от кризисов января 1905, октября — декабря 1905, июля 1914, августа 1915 гг. А ведь все они были самодержавием успешно преодолены. Почему надо было как-то особенно опасаться нового надвигающегося кризиса?

Между тем даже одно перечисление критических моментов, пережитых самодержавием в начале XX века, снимает вопрос о том, почему 1917 год стал последним годом русской монархии. Удивляться следует, пожалуй, другому: как этот строй, несмотря на широко разлитую враждебность к нему в самых разных слоях населения России, сумел продержаться до этого времени?..

Два десятилетия российский трон колебался на лезвии бритвы. Удивительно не то, что он рухнул, а то, что он удерживался столь долго в состоянии весьма зыбкого равновесия. В этом велика заслуга последнего императора. Он, как мы видели, был способным государем, талантливым стратегом, твердым в своих решениях руководителем. В лице Николая II русская монархия достойно увенчала свою многовековую историю. Но даже такой человек был не в силах побороть объективные процессы, ведшие старый строй к гибели.

Февральско-мартовский переворот

В событиях восьми бурных дней (23 февраля — 2 марта) 1917 г., завершившихся крушением многовековой российской монархии, до сих пор много неясного. Настолько неясного, что историки обоснованно сомневаются в том, был ли манифест Николая II об отречении от престола собственноручно им подписан{83}. Впрочем, такое обстоятельство, интересное для любителей исторических детективов, ничего не меняет в факте революционной смены власти. Ведь и большевики, как свидетельствует приведенное ранее высказывание Троцкого, никогда не сомневались в том, что последнюю точку в свержении царя поставила угроза физической расправы над ним со стороны его ближайшего окружения.

Выше мы писали, что главная вина за то, что война не была доведена до решительной победы России, падает не на полководцев, а на политиков. Однако это нельзя понимать в том смысле, что военная элита России не разделяет эту вину. Совсем напротив. Она виновна постольку, поскольку смыкалась с элитой политической, входила в нее. Многие полководцы Русской армии в годы Второй Отечественной войны охотнее занимались не прямым своим делом — защитой Родины от супостата, а закулисными политическими интригами. Согласно планам буржуазной оппозиции, смена власти должна была совершиться без большого шума, путем дворцового переворота (российская традиция на протяжении долгого времени, но к началу XX века изрядно подзабытая). Решающая роль в этом перевороте отводилась военным приближенным царя.

Вряд ли можно будет когда-нибудь точно доказать, что перебои с подвозом хлеба в Петроград, спровоцировавшие массовые беспорядки, были созданы искусственно. Но, учитывая общее политическое настроение тех, от кого этот подвоз зависел, это всегда будет выглядеть весьма и весьма правдоподобным.

Уезжая в очередной раз из столицы в Ставку вечером 22 февраля, Николай II мог волноваться не больше обычного. «Затишье перед бурей» длилось уже не один месяц. Начавшиеся на следующий день после его отъезда демонстрации с требованиями «Хлеба!» тоже не выглядели поначалу грозным симптомом. Петроград уже не раз бурлил с начала войны, последний раз — 14 февраля 1917 г. Поэтому, отправляя 25 февраля командующему Петроградским военным округом генерал-лейтенанту С.С. Хабалову повеление «завтра же прекратить беспорядки», царь, руководствуясь имеющейся у него информацией, мог обоснованно надеяться, что оно будет выполнено.

До 27 февраля было неясно, кто возьмет верх в уличных столкновениях в столице, и многим революционерам казалось, что восстание потерпело крах и правительство победило{84}. Положение стало меняться с началом массового неповиновения воинских частей приказам командования округом. Этот процесс часто неправильно называют «переходом солдат на сторону революции». На самом деле, большинство воинских частей оставались нейтральными по почину своих непосредственных командиров, просто отказавшихся выполнять приказы Хабалова выводить своих подчиненных на улицы для противодействия демонстрантам. В этом можно увидеть если не следствие разветвленного армейского заговора, то по крайней мере проявление офицерской оппозиции режиму. Воинских частей, напрямую присоединявшихся к манифестантам, было меньшинство.