Кисмет - Якоб Арджуни

Коридор бывшего молодежного лагеря тянулся через все здание на расстояние семидесяти — восьмидесяти метров и заканчивался стеной. Последняя возможность покинуть здание — дверь секретариата. Парни не знали, где кончается коридор, а из-за темноты не могли сориентироваться. Когда они, наконец, поняли, что их ждет впереди, искать дверь секретариата было слишком поздно. Оставалось еще около десяти метров смертельного коридора, когда они в прямом смысле слова начали лезть на стены. Они впивались ногтями в гипсовые стены, пытаясь вскарабкаться вверх. Миновав дверь секретариата, я нажал на тормоза, так что бампер остановился в двух миллиметрах от их ног. Я видел, что они оказались плотно прижатыми к стене и были не в состоянии шевельнуться. И тут нас всех накрыла груда гипса. Я выключил мотор, откинулся на спинку сиденья и включил дворники. Через несколько секунд, когда осела пыль, я, стоя на капоте, среди обломков бывшей стены секретариата увидел фрау Шмитцбауэр.

— Хэлло, — весело крикнул я и помахал ей рукой. — Я же говорил, не надо звать подкрепления.

Вконец ошарашенная, она покачала головой, словно желая отряхнуться от наваждения, и исчезла за грудой обломков. Из лестничного пролета неслись топот и крики. Я обратился к бритоголовым. Белые от пыли, с опушенными плечами и искаженными от ужаса лицами они уставились на меня как на варвара.

— Ну что, ребята? Неплохо получилось, а? — спросил я.

Ответа не последовало. Только сейчас я заметил, что не только страх искажал их лица. Насчет двух миллиметров от бампера я явно ошибся. На самом деле расстояние составляло минус несколько сантиметров: ноги бандитов неестественно искривились, и, судя по их немоте, я понял, что каждое движение доставляло им адскую боль. Тот, который сбился со счету, моча турок, был совсем плох: он запутался в одном из упавших со стены плакатов евангелической церкви, и на его груди красовался призыв: «Да здравствует дружба между народами», будто интернационалисты сыграли с ним дурную шутку, учитывая его нацистскую сущность.

Я швырнул им ключи от машины.

— Можете припарковать машину, где вам нравится. Кажется, здесь не совсем удачное для нее место, — сказал я, подмигнув им. — Вот вам и какашка!

Выкарабкавшись через верхний люк автомобиля, я спрыгнул на пол позади машины. В бывшем помещении секретариата на стуле сидел Грегор, положив ноги на стол, а под ним чернела лужа крови. За его спиной фрау Шмитцбауэр с кем-то говорила по телефону. Несмотря на некоторую бледность в лице, Грегор выглядел довольно бодрым, вероятно по контрасту со мной, измазанным грязью и вывалянным в пыли. Мы обменялись взглядами, словно пытались вспомнить, где видели друг друга. Через несколько шагов мне встретились первые растерянные, ничего не понимающие обитатели интерната и запыхавшийся человек в костюме, истерично размахивающий руками и причитающий: «Нет», «О боже!», «Катастрофа!» По всей видимости, это был директор. Схватив меня за рукав, он уставился на меня как на чучело. Я только молча пожал плечами:

— Понятия не имею! Я электрик, но для замены проводки надо сначала поставить стены.

— Стены?!

— Хм. Да, советую сделать скрытую проводку, но можно и наружную. Подмазать краской — стена будет как новенькая. А выйдет даже дешевле.

— Дешевле? — заорал он с выпученными глазами, отпустив мою руку.

Лейла ждала там, где еще недавно находилась входная дверь. На ней была дорогая с виду меховая куртка темного цвета, зеленые шерстяные колготки и сапоги. Рядом с ней стояли два кожаных чемодана.

— Что случилось? — спросила она со страхом и упреком, оглядывая мою измазанную фигуру.

— Тяжело было расставаться с ребятами. — Я схватил ее чемоданы и кивнул в сторону площадки перед зданием. — Надо смываться. Только подберу пистолет.

Мы прошлепали по грязи и лужам к моему «опелю». Лейла покорно следовала за мной, пару раз оглянувшись назад. А что, если из нее получится не такая уж плохая клиентка? Чем черт не шутит? Только вот что у нее там в чемоданах? Судя по тяжести, не иначе как чугунные трубы.

ГЛАВА 13

Мы двинулись к моему офису в Остенде. Поскольку моего домашнего адреса и номера телефона не было ни в городской адресной книге, ни на интернетовском сайте, я предположил, что если Аренс захочет послать мне письмо с угрозой или предложением, то все его сообщения я наверняка найду в офисе. То, что он оставит меня в покое после нашей встречи и моего визита в бар «Адриа», о котором ему, разумеется, уже доложили, было маловероятно. Сейчас, когда фрау Шмитцбауэр подробнейшим образом информировала его о событиях в интернате, он обязательно отреагирует. Скорее всего, постарается пустить в ход деньги, чтобы загнать меня в угол.

Лейла между тем начала рассказывать о себе. Говорила она по-немецки плохо, с трудом подбирая слова.

— Мой отец — хорват, а мать — сербиянка. Я родилась в Боснии. Отец работает в машиностроительной фирме. Он не солдат. Когда началась война, он был против. Но у него длинный язык: лучше смерть, чем далеко от родины — Сербии. У него всегда был длинный язык. И вот он идет в тюрьму — в Хорватии, Сербии или еще где. Тогда мы с матерью пошли в Германию. В Германии Босния лучше, чем Сербия, даже лучше, чем Хорватия. Моя мать всегда говорит: всегда говорить, что я боснийка, никогда не говорить, что сербиянка. Боснийка — это как бедная старая такса директора. Все говорят: «Ах, бедная старая такса». А сербиянка — это как жена директора.

— Хм. А давно твоя мать работает на Аренса?

— Три недели.

— И что она у него делает?

— Деньги.

— Хорошо, а что она делает, чтобы их получить?

— Точно не знаю. Моя мать не должна ничего говорить об отце. У толстого Аренса длинные руки — до самой Хорватии.

— А когда исчезла твоя мать?

— В последнее воскресенье. Поэтому я сидела у Шмитцбауэр. Она знает, где моя мать. Она и Грегор знают. Но ничего не говорят. Говорят только: придет, придет.

— Синяки на руках — от Грегора?

— Да. Потому что я много кричу. Когда пропала мать, я плохо сплю.

— Хм.

Я думал о том, что будет делать Аренс, когда закончится его эпопея с франкфуртской бандой вымогателей, когда рухнет эта шаткая, держащаяся на насилии и принуждении конструкция. Возможно, у него в кармане уже лежит билет на какой-нибудь остров в Тихом океане. Если это случится, то часть города на многие годы будет парализована — не так, как во времена братьев Шмитц, когда их уход восприняли как не более чем заурядный кризис фирмы. Сейчас же, в результате деятельности «армии», обычный случай вымогательства за «крышу» превратился бы в скандал, а каждому серьезному рэкетиру пришлось бы передвигаться на танке, чтобы держать на плаву свой преступный промысел. Рэкет стал бы еще более скрытым, еще более жестоким и беспредельным. Рестораторы с ностальгией вспоминали бы о тех временах, когда они спокойно платили за «крышу», успешно покрывая эти расходы своими немалыми теневыми доходами. А завсегдатаи питейных заведений с тоской вспоминали бы о ночных попойках, во время которых в кабак не мог ввалиться какой-нибудь сумасшедший фанатик из какой-то «армии», способный уложить любого посетителя только для того, чтобы продемонстрировать свою силу.

Я закурил. Лейла тоже попросила сигарету.

— Сколько тебе лет?

— В следующем месяце будет пятнадцать.

— Курить вредно.

— Ты что, учишь меня, как моя мать?

— Послушай, ты хотела уехать со мной, и я здесь решаю, кому можно курить, а кому нельзя. Четырнадцатилетним девочкам курить нельзя.

— Ах, так? А дышать дымом старого сыщика четырнадцатилетним девочкам можно?

— Послушай, дорогуша, если ты еще раз назовешь меня старым сыщиком, пойдешь пешком к своему Грегору.

Она не улыбнулась и не хихикнула, но в ее тоне звучали издевательские нотки. Лейла покачала головой и, выждав немного, почти сочувственно ответила:

— Ты как Шмитцбауэр. Вы с ней две старые жопы.

Нет, все-таки она была несносной девчонкой. Если бы существовала игра под условным названием «За кем последнее слово?», я смело мог бы ставить на нее последние деньги. А в игре «Кто справится с четырнадцатилетним подростком» меня бы отсеяли еще во время предварительного отбора. Я протянул ей сигарету и зажигалку. Мы молча выкурили по сигарете, а потом я спросил:

— Сколько сигарет ты выкуриваешь за день?

— Как когда. День на день не приходится. Иногда сигарета — это последняя радость в жизни.

— Хм. Понимаю. А твоя мать не возражает?

— Когда как.

— Ладно. Давай договоримся…

— Договоримся?

— Ну да, заключим сделку.

— Ладно.

— Значит, так. Когда меня нет, можешь делать что угодно. Но в моем присутствии ты больше курить не будешь, а я буду. Понятно?