Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Задумался рыбак. Верно ведь говорил брат. Погибает Арал, погибает и все живое в нем.
— Коли так судить, — после минутного молчания ответил Нуржан, — то и отцов не следует беречь, кормить не следует. Умрут ведь. Все когда-то должно умереть...
— Состарился ты, Нуржан, а слова твои все из детства.
— Так я ведь кем с детства был, тем и остался. Был Нуржаном и теперь имя менять не собираюсь.
— Имя, может, и не надо менять, а мысли сменить надо. По-иному пора мыслить.
— Поздно, да и не хочу, — отверг требование брата рыбак.
С чайником, пиалами, хлебом и сахаром вбежала Шарипа, расставила и разложила все на столе перед гостем.
— Дядя Ержан, как вы нашли наш дом? — улыбаясь, спросила она, желая отвести братьев от трудных и небезопасных поисков истины. Уж больно воинственно они были настроены. — Адреса-то ведь не знали?
— По лодке. Во всем городе нет ни одного дома с лодкой у входа.
— Да... Наш дом особенный.
— Вот-вот, особенный. Морской.
Глаза Шарипы озорно сверкнули:
— Аральский. Мы же дети Арала.
Продолжая весело переговариваться с гостем, Шарипа перенесла из холодильника на стол мясо и фрукты.
— Дети Арала, а едите баранину, — пошутил Сержанов. — Лососину надо есть, сазана жареного. Выходит, только и осталось морского, что эта лодка... Слушай, брат, зачем ты в самом деле взял ее с собой? Морока одна...
Как на такой вопрос ответишь? Изобретательная мысль легко подсказала бы объяснение, да не с головой советовался старый Нуржан, когда грузил лодку на самосвал, когда вязал ее к бортам веревкой, чтоб не разбилась, не раскололась в дороге.
— Зачем? Для здоровья...
— Да что ты на ней по городу плавать будешь?
— Для душевного здоровья, брат, для душевного!
— Душа-то в теле. В лодку душу не посадишь.
— Отчего же! Лодка настоящая, рыбацкая, аральская. Таких теперь и не делают. Один человек, которому врачи посоветовали лечиться морем, предлагал мне за нее пять лет назад «Жигули».
— Ха! — замахал руками Сержанов. — Теперь за нее никто и велосипеда не даст.
— А я и не продам. Даже на «Волгу» не обменяю.
— Только нелепо это все же, брат Нуржан. Люди небось смеются. Райцентр — не Венеция, где, говорят, по улицам даже вместо такси лодки ходят.
— Да, дочка, — повернулся старик к Шарипе, — а правду ли слышал, что эта самая Венеция теперь тонет?
— Правда, папа! Во всем мире ученые решают, как спасти город. Конкурс объявлен.
— Конкурс, говоришь. А я вот все думаю: у нас море опускается, а у них поднимается... Может, одна беда другую родит? Люди-то прежде верили, что нет дна у Арала.
Улыбнулась Шарипа наивности отца, но и разочаровывать старика не хотелось, а потому сказала:
— Ты прав пока в одном — в природе все связано. Но это все же разные явления: у них не море поднимается, а проседает почва, и у нас море не опускается, а высыхает. И дно у Арала есть. Даже два дна.
— Это как же?
— Под Аралом ученые нашли как бы еще одно море — толща меловых отложений насыщена водой на глубине до пятисот метров.
— Арал-то ваш, выходит, с двойным дном, — засмеялся дядя Ержан. — С подвалом, значит, море.
— Не с подвалом, — возразил отец, — а двухэтажное. Особенное у нас море. А что, дочка, — вдруг оживился он, — если город всем миром спасают, может, и нам объявить конкурс? Может, решат люди, как спасти Арал?
— Думаем, отец, думаем, ищем.
— Дай бог! — посмотрел рыбак на дочь с сочувствием и благодарностью. — А лодка пусть все же стоит у дома. С ней легче найти старого Нуржана, если кому-нибудь он понадобится. Ведь и ты, Ержан, по ней меня отыскал.
— Пошутил я, — признался Сержанов. — Нажимов квартиру вам давал. Нажимов меня и оповестил о вашем переезде. Он и адрес сообщил.
— Ну, ты у нас с начальством дружен. А другим как меня найти? Вот в ауле нашем жил рыбак Оспан. Хороший рыбак и человек хороший. Поступил, однако, нехорошо, бросил море, уехал в город и никому ничего не сказал. Понадобился как-то Оспан племяннику, свадьбу решил тот сыграть, а без дяди не принято вроде. Послал гонца в город. Гонец два дня искал Оспана, не нашел и вернулся в аул. Вернувшись, сказал: «Хоть бы с ума сошел на худой конец Оспан, что ли. Спросил бы, где дом Оспана-сумасшедшего, всякий показал бы. А просто Оспана никто в городе не знает».
— Сумасшедшего только и запомнят! — раскатился своим густым басом Сержанов. — Однако Оспан не сумасшедший. Правильно сделал, что в город подался. Устроится на хорошую работу — ценить его будут, и главное — детей выучит. Учеными они станут. А без науки теперь никуда. Вот Даулетов, что сейчас вместо меня директором в «Жаналыке», подался в город подростком. Сирота, а институт окончил, ученое звание получил. А я — кто? Аульчанин-деревенщина, не пришлось выучиться как следует, об ученом звании и мечтать не могу. Значит, посторонись! Я поднял совхоз, сделал его знаменитым, людей сделал зажиточными, а вот образования нет — и уходи!
— Так это что ж, всякий, бросивший в детстве аул, становится директором, да еще ученым...
— Директором — не всякий, а ученым — каждый.
— Что же ты не стал ученым, Ержан?
— Говорю же, поздно ушел в город.
Рыбак помолчал, снова ему понадобилось время, чтобы разобраться, что есть истина и что неистина. Что правда, а что неправда. Не разобрался, однако.
— Ученым, ладно. А становится ли добрым человек от того, что бросил отца с матерью, бросил друзей детства, оставил родительский очаг, то место оставил, где впервой и в песке барахтался и о жантак укололся?
Сержанов нахмурился, и старик
