Одна жизнь — два мира - Нина Алексеева

— Вы знаете, я не специалист по этой болезни. Хорошо было бы показать эти снимки хорошему специалисту. У меня есть такой на примете, доктор Рубин.

— Я его знаю, года два тому назад я была у него однажды.

— Да-да. Это тот самый специалист по этой болезни, он даже книгу по этому вопросу написал. Он считается светилом в этой области. Он всю свою жизнь только этим и занимался.

— Сколько он взял у вас за прием? — спросил Шацберг.

— 25 долларов.

— Дорого. Хорошо, пойду к нему сам, что он скажет? А сколько вы могли бы заплатить, 10–15 долларов?

— 15 долларов, — быстро ответила я.

На следующий день он сообщил, что все документы передал доктору Рубину и что в понедельник в 9 утра я должна прийти к нему на прием, но что он не сумел сторговаться с ним за 15 долларов, согласился только за 20 долларов. Так и сказал — «сторговаться». Как на рынке не сторговались. Чудовищно.

И еще больше, предупредил: «Вы про ХИП молчите, он этого терпеть не может». — «Почему?» — спросила я. Он замялся: «Видите ли, он один из самых заядлых противников социализации медицины».

Сам Шацберг был очень любезный и за эту услугу ничего не взял. Хотя Кирилл очень старался ему заплатить.

На следующий день доктор Рубин вытащил какую-то папку, старые письма, которые он писал доктору Девису, и справку из госпиталя «Монтеферы». Быстро осмотрел меня, снял Х-рей, взял кровь на анализ и заявил: «Да, надо лечить, так как до сих пор, по существу, не лечили».

Выписал новые лекарства и добавил:

— Надо будет делать уколы.

— Кто же уколы будет делать?

Он ткнул пальцем в ХИП:

— Они должны. Они должны, — повторил он несколько раз с раздражением, — но они, конечно, откажутся, отмахнутся.

Берегитесь докторов!

Скитаясь по частным врачам и по американским больницам, могу твердо сказать, что многие доктора здесь самодовольные, самовлюбленные хамы. К больным относятся с высокомерием, как будто перед ними сидит олух царя небесного, человек, ничего не понимающий. Доктор может разговаривать по телефону целый час, а вы сидите полураздетый и мерзнете в соседней комнате. Иногда в трех-четырех комнатах сидят больные и ждут, когда к ним соизволит явиться доктор, задать несколько незначительных вопросов и, в лучшем случае, выслушать.

Я еще раз хочу подчеркнуть, не все такие, но, к сожалению, подавляющее большинство из них. Еще один бич: американские врачи любят оперировать. Если бы я не сопротивлялась, то за это время уже перенесла бы четыре (я не шучу) «неотложные срочные операции». Скажу честно, только в отношении одной я смалодушничала и пошла на операцию, о чем жалею до сих пор. А три раза просто вставала и уходила из больницы, даже после очень убедительных доводов не только одного врача, а трех врачей и хирурга. Прошло уже двадцать лет. Я встречала женщин, которые имели две-три операции и даже не знали от чего. А кесарево сечение при родах одно время было почти неизбежно. Пока не обратили на это внимание и не стали об этом писать как о жульничестве, так как кесарево сечение стоило почти в пять раз дороже, чем естественные роды. Этим я не хочу сказать, что, если нужна операция, ее можно не делать или можно избежать, а надо просто быть очень осторожной.

Хочу упомянуть еще один вид коммерческого мошенничества с малышами. Одна дама с гордостью как-то сказала мне:

— Вы знаете, что сейчас в Америке младенцев матери не кормят грудью?

— Почему? — удивилась я.

— У нас имеются такие формулы, что молоко матери никогда этого возместить не может.

— Я в жизни не слышала, чтобы существовало что-то лучше материнского молока для младенцев, — ответила я.

И действительно, как только женщина рожала, ей сразу делали укол, молоко пропадало, и начинали кормить младенца из бутылочек и из баночек. И нет сомнения в том, что те, кто изобрел эту формулу, заработали на этом деле миллионы, пока какой-то умный доктор не начал писать, что нет на свете для младенца ничего полезнее материнского молока, и молодые мамы начали снова, немного даже с опаской, первые пару месяцев кормить младенцев грудью.

Лед тронулся

Смерть Сталина

Каждое утро дети собирались в школу, Кирилл — на работу (слава богу, хоть какая-то работа есть). Я оставалась одна со своими болячками в этой осточертевшей, с облупившейся штукатуркой, с трещинами на потолках, неудобной, тесной для детей и для нас, квартире. Им нужно больше места, больше удобства для занятий. Единственным украшением этой убогой обстановки являются книги, книги, книги, которые собираются вокруг нас, и Лялины картины. Ляля рисует, купили рамы, повесили ее картины — работы ученические, но выглядят очень хорошо… Последнее время увлекается она поэмами, читал их Джин — понравились.

— В школе, — говорит она, — дети шутят: «Ранние работы поэтессы Виктории Алексеевой».

Володя вырос, он уже выше меня. В школе его считают самым успешным и умным учеником.

Боже мой, как бы я хотела увидеть маму! Милая, родная, где ты? Что с тобой? Как ты живешь одна, как перст одна? При мысли о ней ничего меня не радует. Хоть бы раз еще взглянуть в ее ласковые родные глаза. Этот страшный, тяжелый груз ношу я в себе и буду носить всю мою жизнь. Я никогда, никогда не прощу себе, что я тебя оставила. Родная моя, простишь ли ты меня? Я знаю, матери все прощают. Как бы я хотела, чтобы все мы были вместе. Как бы я хотела получить от тебя весточку, хотя бы маленькую весточку, хоть одно слово, хоть листок чистой бумаги, который держала ты в своих руках. Как бы я хотела чтобы дети увидели тебя, и ты детей, какая это была бы радость для всех нас. Почему так все тяжело и сложно? Милая, хорошая моя, мне так больно…

Сегодня было такое же обычное утро, как всегда. Дети собирались в школу, Кира, на работу, а я, как всегда, как только вставала, сразу включала радио, так как мне кажется, что Нью-Йорк — единственное место на земном шаре, где в течение суток можно иметь любой климат: ветер, грозу, снег и жару до седьмого пота.

Поэтому чтобы хоть что-нибудь услышать о погоде, надо включить радио.

И вдруг какой-то необычный, взволнованный голос диктора произнес: «He is dying, he is dead[23]». О ком шла речь, я еще не слышала, но сразу вскрикнула:

— Сталин умер! Умер!!!

— Да не может быть! — вскочив с места, вскрикнул Кирилл, и мы, затаив дыхание, замерли.

Но на этом официальные сообщения кончились и начали передавать только всевозможные соображения различных экспертов по русским вопросам. Оказывается, не умер, а только при смерти, у него произошел удар, кровоизлияние в мозг, как и у Ленина, доложил кто-то.