Одна жизнь — два мира - Нина Алексеева

Почти все, кого в то время мы встречали, находились «under investigation», то есть под следствием. Или ожидали, что их вот-вот вызовут. Людей снимали с работы по малейшему подозрению, вносили в черные списки, лишали права на работу, шла усиленная проверка налогов чуть ли не за десять лет.

Появились как грибы после дождя провокаторы вроде «российского Азефа», которые многие годы состояли в американской компартии, одновременно работая на ФБР и ЦРУ И вдруг все они один за другим начали выскакивать из подполья и занялись разоблачительством. Люди стали бояться друг друга. Чем больше накалялись международные отношения, тем злее и злее были нападки на Советский Союз.

И я должна сказать, что в это время поняла, что ответная советская пропаганда, над которой мы всегда смеялись, считая ее чрезмерной, ни к черту не годилась по сравнению с американской по своей озлобленности и целенаправленности. Здесь я очень глубоко почувствовала, что советскую систему хотят стереть с лица земли, уничтожить, и никакого другого компромисса нет и быть не может. «Хороший русский — мертвый русский», подразумевая, что всякий русский — это коммунист.

И Сталин с честью, лучше всех, лучше всех врагов Советского Союза выполнил этот лозунг. Он уничтожил, умертвил, пропустил через сталинскую мясорубку всех лучших из лучших членов партии и беспартийных, весь цвет нашей страны. До войны, во время войны и снова в лагерях после войны погибли писатели, ученые, изобретатели, журналисты, военные и гражданские герои и гении, самые квалифицированные рабочие и самые трудолюбивые, трудоспособные крестьяне.

Что же осталось от нации? Полуголодные старики, женщины и дети, это как маленькие крупинки золота в тоннах пустой породы. После такого побоища невозможно было найти физически и морально здорового человека. Человек, потерявший родных и близких, уже сам является полуинвалидом на всю жизнь. Какое потомство могла дать горсточка вернувшихся с фронта физически и морально искалеченных людей?

В здоровом теле здоровый дух, крепкие, здоровые животные дают крепкое, здоровое потомство. Над этой проблемой ломают головы и трудятся ученые всего мира. Ведь это должно относиться в первую очередь к людям.

Вот Пушкин и Лермонтов, гениальные сокровища нашей страны, в один миг были убиты абсолютно бесполезными ничтожествами, прошло уже больше ста пятидесяти лет, и до сих пор это невосполнимая потеря. Лучшие силы народа унесли Первая мировая и Гражданская война, и не успел народ оправиться и окрепнуть, началась сталинская кровавая бойны, а затем через 20 лет — всего через 20 лет! — после окончания Гражданской войны вспыхнула Вторая мировая, самая страшная, самая кровопролитная и самая жестокая.

Кому нужны были эти побоища, кто выиграл? Выиграли только те, кто не принимал участия в этих побоищах, а был только инициатором. Это была та отвратительная обстановка в Америке, в которую мы и попали. Каждый в это время старался доказать, что он больше католик, чем папа римский.

Берегитесь докторов!

Антибиотик ойромайссин

Вечером я зашла в грязную, закопченную уборную, где с трудом могли разминуться два человека, там стояли две женщины — кожа да кости — и плакали, жалуясь друг другу.

— Разве это ужин? — жаловалась одна. — Один ломтик сыра и один ломтик хлеба.

Другая продолжает:

— Когда я вижу на подносе пять-шесть кусочков колбасы, а нас в комнате 14 человек, как я могу взять больше?

— Почему же вы не пожалуетесь? — вставила я.

Им эта мысль показалась дикой.

— Что вы! — вскричали обе в один голос. — Вы знаете, сколько нам стоило попасть сюда?

И действительно, вспомнила я, никакая здравоохранительная страховая компания не оплачивает хронические болезни, тем более туберкулез. И вот они стоят и, голодные, плачут в грязной уборной с оторванной дверью.

За эти пару лет я уже всего навидалась и, кажется, ко всему привыкать стала. Сначала было страшно, ей-богу, как кладут на носилки здорового с виду человека, и потом получается живой полутруп с вынутыми ребрами. Постепенно я все меньше и меньше стала бояться даже операций. Уже не так страшно казалось, как я себе представляла. Так люди ко всему привыкают. Так люди и к войне, и к ее опасностям, и к смерти с годами привыкают.

Я прочитала в журнале, что где-то на Аляске, в индейских резервациях, в ледяных домах — иглу живут вместе люди и животные. Вонища, хоть топор вешай, и они никогда в жизни не моются.

Кто-то сказал:

— Может быть, они очень бедные?

— Да нет, у них просто нет культуры, нет потребности в этом, — ответил кто-то другой.

Но в этот госпиталь они тоже, наверное, не пойдут, подумала я.

Прибежала Стела, оторвавшись от игры в бинго. Вся сияет:

— Два пуэрториканца покушались на Трумэна, несколько человек убитых, а Трумэн жив-здоров, — грустно закончила она. Потом включила радио: — О, теперь он тоже станет великим человеком. Как же, на него ведь покушались, сделали его важной личностью. А у него оснований быть президентом столько же, как и у меня, — закончила Стела.

Влетела возбужденная сестра:

— Вы знаете, что случилось? На президента Трумэна покушались. Это коммунисты, это все коммунисты, кто их не знает! Наших «бойс» тоже убивали коммунисты вместе с Гитлером, — повернувшись в мою сторону, продолжала она.

Стела снова помчалась в карты резаться.

Я умудрилась не то простудиться, не то прихватить какую-то гадость, вообще, чувствовала себя отвратительно. Доктор прописал лекарство, зашла сестра сделать мне укол. Я спрашиваю:

— Что за укол вы мне даете?

Вместо ответа она обратилась ко мне с вопросом:

— Из какой вы страны прибыли?

Я поняла так, что американка ей такого вопроса не задала бы, укололи — значит, так надо. И ушла.

После укола к вечеру мой большой палец на правой руке увеличился почти в два-три раза, превратился в волдырь, как будто накачали его воздухом. Я решила позвонить Кириллу, начала с ним говорить и у автомата потеряла сознание. Кирилл примчался немедленно, это было уже ночью, часов в 10. Поднялась тревога, созвали всех врачей, а я у них на глазах начала пухнуть, сначала руки, ноги, потом все тело, лицо, голова. Это было страшно, сказал мне потом Кирилл. Тебя как будто накачали воздухом, тебя нельзя было узнать, все твое туловище увеличилось почти в два раза.

Кирилл настаивал, требовал вызвать самых, самых лучших врачей. Но я, когда пришла в сознание, помню только одно: они, так же как и местные врачи госпиталя, входили, останавливались у моей кровати, беспомощно глядя на меня, как на прокаженную, как будто боялись ко мне прикоснуться, и уходили. В таком состоянии я была несколько дней. Ни есть, ни пить я не могла. Я ничего не могла проглотить, видно, все мои органы внутри были в таком же состоянии, как и внешние.