Александра (СИ) - Ростов Олег

…Проснулась я на рассвете. Вроде выспалась. Правда первое время не могла понять, где я и что происходит⁈ Потом вспомнила. М-да. Сама не знаю почему, но начала тихо декламировать:

Сижу за решеткой в темнице сырой.

Вскормленный… Вскормлённая в неволе орлица молодая,

Мой грустный товарищ, махая крылом,

Кровавую пищу клюет под окном,

Клюет, и бросает, и смотрит в окно,

Как будто со мною задумал одно.

Зовет меня взглядом и криком своим

И вымолвить хочет: 'Давай улетим!

Мы вольные птицы; пора нам пора!

Туда, где за тучей белеет гора,

Туда, где синеют морские края,

Туда, где гуляем лишь ветер… Да я!..'

Конечно, я переиначила немного стих. Ну и что? Заметила, как что-то мелькнула за оконцем двери. Сто процентов за мной наблюдали. На столике или то что считалось тут столом, стояла глиняная кружка с водой и в глиняной тарелке лежал кусок хлеба. Классный завтрак. Так, что там сейчас в Корпусе? Каша с мясом. Хлеб с маслом. Взвар с мёдом. Началось слюноотделение. Посмотрела тоскливо на свой завтрак. С такого завтрака и кони двинуть можно. Потом встала и стала приседать, вытянув руки перед собой. Присев тридцать раз, стала завтракать. Съев кусок хлеба, запила его водой. Замечательно! Просто блеск. Тяжко вздохнув, попыталась залезть на стол и выглянуть в окошко. Ничего не увидела, зато чуть не навернулась. Тихо про себя выругалась. Дверь в келью открылась и зашла игуменья. Покачала головой, забрала тарелку и кружку.

— Подождите, там ещё вода есть.

Матушка покачала головой.

— Это чтобы тебя ничто не отвлекало от молитв, Царевна.

Сказав это, она ушла. Дверь в келью закрылась, и я опять осталась одна. Делать нечего, надо молится. Встала на колени. Начала читать молитвы, которые знала. Часа через два, по моим расчётам, часы то мои у меня тоже забрали, спина совсем затекла, как и колени уже болеть начали. Встала, походила. Легла на лежак и задрала ноги вверх, уперев их об стенку. Естественно, рубашка задралась. Но мне было наплевать. Я делала себе релакс…

…Матушка игуменья прошла к кельи. Рядом с ней стояли две монашки. Они смотрели в оконце двери и хихикали.

— Это что такое? — Две молоденькие монахини быстро развернулись и опустив глаза в пол, попросили прощения. — Идите и молитесь. — Девушки быстро исчезли. Игуменья подошла к двери и заглянула в оконце. Увидела Царевну. Та лежала на топчане, задрав ноги вверх и шевелила пальцами ног. При этом водила руками в разные стороны и что-то говорила:

Обыкновенным было это утро

Московское и летнее почти что,

Была еще обыкновенней встреча:

К кому-то кто-то на часок зашел.

…И вдруг слова благоуханьем стали.

Казалось, что шиповник говорит

И голос ал, душист и свеж безмерно…

Как будто та сияющая сущность,

Которая мне десять лет назад

Открылась — снова предо мной возникла.

Как будто вдруг светильники зажглись

Как те, что видел Иоанн когда-то,

И тайный хор, тот, что в листве живет

Таким был голос, певший…

Так нам его описывает Дант.

Игуменья опять сокрушённо покачала головой, улыбнулась доброй улыбкой, отодвинула засов и зашла в келью…

…Ну вот, релакс закончился. Опустила ноги, оправила рубашку. Встала. У входа стояла матушка игуменья.

— Царевна. Что ты делаешь? — Смотрела на меня строго.

— Я делала релакс.

— Что делала?

— Релакс. У меня спина затекла и ноги заболели. Я решила, что мне нужно немного передохнуть. Это не допустимо?

— Что ты говорила, когда лежала, задрав ноги вверх, прости Господи?

— Стихи читала. Анна Ахматова. Называются «Обыкновенным было это утро».

— Не знаю я, что такое стихи и кто такая Анна Ахматова. Но здесь так нельзя. Это монастырь, Царевна Александра. Это божье место. Здесь угодна только молитва.

— Простите, матушка игуменья. Я больше не буду.

— Хорошо. Молись, дитя моё.

Она вышла. Я оглянулась на коврик. Хорошо, что здесь полы деревяные, а то босиком я точно бы уже околела, даже не смотря на лето. Встала на коврик коленками и начала опять молится. Дотерпела до того момента, когда матушка игуменья принесла мне кружку с водой и кусок хлеба. Поставив на «столик», вышла. Я воровато оглянулась. Вроде все свалили. Подскочила. Запихала весь хлеб в рот, запивала. Господи, как я есть хотела. Хлеб почему-то быстро кончился. Воду всю так же выпила. Подобрала все крошки с тарелки. Облизнулась. Пол царства за кусок колбасы! Почему я ещё не королева Ливонии???!!!

Потом опять молилась. Ну а что ещё делать? Больше здесь делать нечего было. Кое как дождалась ужина. Хлеб съела ещё быстрее, чем в обед. Воду так же всю выпила сразу, так как следующая кружка только завтра утром.

Потом молилась ещё полночи. Под конец свалилась на топчан и уснула. Проснулась, когда в оконце заглянули лучи солнышка. Полежала ещё немного. Встала, сделала зарядку, поприседала. На «столике» уже стояла тарелка с куском хлеба и кружка с водой. Спокойно поела. Хлеб не засовывала обоими руками в рот, не давилась и не роняла крошки. Запила все из кружки. Выпила полностью. Потом, когда игуменья убрала посуду, посидела на топчане. Никаких мыслей не было. Хотелось просто отключиться от всего.

Встала на колени, стала молится. В голове никаких мыслей. Уже не думала о Ширине и Мансуре. Не думала о Корпусе. Не думала о Ливонцах. Даже о детях не думала и Василии. Просто читала про себя молитвы — одну, вторую, третью, четвертую… Пришла игуменья, принесла обед. Одобрительно на меня посмотрела, но ничего не сказала. Ушла, я продолжала молится. Я что-то говорила, но не слышала сама слов молитвы, словно я впала в какое-то коматозное состояние. Даже не услышала, как в келью кто-то зашёл. Мне что-то кто-то говорил. Словно сквозь вату или толщу воды, стала слышать отдельные слова. Начала медленно выплывать из пограничного состояния.

— Царевна матушка, Царевна матушка. Пожалуйста, выслушай меня. — Я словно очнулась. Удивлённо посмотрела на девушку. Совсем ещё юную. Лет 15–16. Красивое лицо, большие глаза, чувственные губы.

— Кто ты и что тебе надо?

— Пожалуйста, помоги мне. — Она с надеждой смотрела на меня. По её щекам бежали слёзы.

— В чём я тебе могу помочь?

— Меня насильно сюда в монастырь послали. Братец мой старший. Мои батюшка с матушкой преставились. Сначала матушка, потом батюшка. Но батюшка когда умирал заповедовал брату моему, Борису позаботиться обо мне. Приданное мне снарядить. И даже сказал, что братец должен мне отдать. Но брат пообещав на смертном одре отцу нашему, солгал. Братец мой отправил меня сюда, чтобы не делится родительским имуществом. А я молода, жить хочу. Помоги.

— Чем же я могу тебе помочь?

— Помоги, я знаю, ты можешь. Я ещё не монахиня. Я только послушница. Меня готовят к постригу. Прошу тебя, Царевна Александра. Ты святая. На тебе Покров Богородицы. Все знают это. Тебе Государь наш благоволит. Сам Владыко твой духовник. Забери меня отсюда.

— Кто ты?

— Я Ксения, княжна Остожская.

— Острожская? — Я слышала про князей Острожских.

— Нет. Остожская. Острожские наши дальние родственники. Они в Литве. Мы тоже выходцы из Литвы, из Гедиминовичей. Пожалуйста, Царевна Пресветлая. Помоги мне.

Она тоже стояла рядом со мной на коленях. Заплакала. Я обняла её. Прижала к себе.

— Не плач, Ксюша. Я обещаю тебе. Сделаю всё, что в моих силах.

— Благодарствую тебе, Царевна. Век за тебя богу молится буду.

— А сейчас иди. Не надо, чтобы тебя видели здесь, у меня в келье.

Она поцеловала мои руки, встала и тихо вышла. Скрипнул засов. Я опять осталась одна. И вновь стала погружаться в сумеречное состояние. Но не до конца. Вновь вынырнула из этого состояния, когда в келью зашла матушка игуменья.