Девочка и пёс - Донтфа Евгений Викторович

Он встал с кровати, зажег лампу и набросил на неё тряпку, оставив лишь маленький проем для света. Медленно снял с себя шерстяную тогу и, аккуратно сложив её, оставил на кровати. Конечно же он не собирался заниматься тем что ему предстоит в тяжелой неудобной мешковатой одежде, которая может как-то помешать в самый ответственный момент. Затем он оторвал от своей бритой головы пышный парик и отцепил внушительную бороду. Маскировка под миттера была больше ни к чему. Приблизившись к прикрытой лампе, он внимательно проинспектировал содержимое многочисленных внутренних карманов, кармашков и специальных петель-держателей жилета и убедившись что всё на месте, улыбнулся в темноту. Он был готов ко всему. На всякий случай на голову он надел облегающую шапочку-маску из черной тонкой ткани с прорезями для глаз, а балахон, бороду и парик спрятал под кровать. Если не дай бог что-то пойдет не так, он хотел иметь хоть какой-то шанс для отступления. Ведь кто-то из Эмеров мог проснуться в самый неподходящий момент и тогда лучше пусть он увидит что на него или его родных нападает неизвестный в черной маске, которого ему и в голову не придет связать с добродушным болтуном миттером, мирно спящим в комнатке возле кухни.

Взяв завешанную лампу, он вышел в коридор и направился в сторону гостиной. Начать Цыс решил с Лейнса и Сомины.

Он шел убивать людей, но при этом не испытывал никаких сильных эмоций. Лишь некоторое, почти азартное напряжение из-за того что дело всё-таки опасное и никогда не знаешь чем всё может обернуться. Но он полагал что всё рассчитал верно, пьяненькие Эмеры крепко спят, яд гили действует быстро и верно, рука у него твердая, так что всё должно получиться. В целом он был спокоен. И в его душе не было и тени какой-нибудь взволнованной мысли по поводу того что он намерен уничтожить четыре человеческих жизни. Это его нисколько не трогало. И при этом он ни в коем случае не считал себя злодеем или каким-нибудь кровожадным психом, которых он достаточно повидал в Мэдфорде. Нет, он делает это не ради удовлетворения каких-то больных фантазий или получения извращенного удовольствия, а сугубо в практических целях, потому что ему это выгодно. И значит это совершенно нормально. Он ни в коей мере не пытался как-то оправдать себя, ему это было не нужно по той простой причине, что он не ощущал никакой вины. Жизнь и смерть этих людей не значили ничего ни для него самого, ни для всего человечества. Они тихо исчезнут и ничего в этом мире не изменится, абсолютно ничего.

Цыс освещал себе дорогу лампой дабы не налететь в темноте на что-нибудь в коридоре и не перебудить весь дом. Но возле входа в спальню он поставил лампу на пол и полностью закрыл её. Некоторое время он стоял и глядел во тьму чтобы глаза привыкли к отсутствию освещения. Затем очень аккуратно открыл дверь и вошел внутрь. Как он и предполагал через окно падал свет двух лун и его было вполне достаточно чтобы рассмотреть спящих людей. Сомина спала прижавшись спиной к мужу и тот во сне бережно обнимал её. Мужчина и женщина выглядели абсолютно счастливыми и Цыс с усмешкой подумал, что теперь они останутся счастливыми навсегда. Ну разве это не прекрасно? Начать он решил с Лейнса. Цыса этому когда-то учил еще его злобный родитель – пастор Лорис: если противников несколько сначала бить самого сильного. По части битья пастор Лорис был большой знаток, он колотил своей, специально отделанной полосками металла, тростью не только супругу и единственного сына, но даже и некоторых из своих прихожан, впавших по его мнению в объятия греха. Однажды он переусердствовал и забил служащую ему как рабыня жену почти до смерти. После чего восемнадцатилетний Цыс забрал у него трость и принялся лупить его по голове, пока череп пастора не превратилась в кровавую кашу, а сама трость, несмотря на металлические вставки, в ошметки. Подоспевшие прихожане были глубоко возмущены убийством благочестивого священника и хотели сжечь неблагодарного отпрыска тут же на месте. Однако совершенно случайно в таверне по соседству откушивал один из младших врачей "милосердного госпиталя" Мэдфорд – господин Дарва. Выскочив на шум на улицу и узнав что случилось, добросердечный лекарь призвал прихожан опомниться, проявить человеколюбие к несомненно умственно больному юноше и сдать его в госпиталь. Горожане, немало наслышанные об ужасах Мэдфорда, тут же согласились, сочтя что такой поворот событий гораздо более жуткое возмездие проклятому убийце чем просто сожжение. И как позже Цыс узнал они не слишком-то ошибались.

В лунном сумраке комнаты он приблизился к кровати со стороны Лейнса и, склонившись, некоторое время разглядывал его. Вена на шее проступала весьма явственно и проблем возникнуть было не должно. Но на всякий случай Цыс вытащил из ножен под правой подмышкой нож и положил его рядом на постель. Если что-то пойдет не так, придется действовать им. После чего извлек из узкого длинного кармашка жилета костяную спицу, вымоченную в змеином яде. Прицелился и без всяких колебаний воткнул её в шею спящего человека. Он тут же отпустил спицу и сжал голову лежащего мужчины, одной ладонью закрыв ему рот, а вторую прижав к затылку. Цыс немного переживал по поводу того, что Лейнс может дернуться или что-то еще и тем самым разбудить свою жену. Он знал что под действием яда у жертв часто случаются неконтролируемые внезапные сокращения мышц. Токсин вызвал быстрое сгущение крови, кровеносные сосуды как бы закупорились ею и буквально в течении пары минут наступал паралич сердца. Лейнс тихо захрипел, его рот раскрылся, яблоки глаз задвигались, веки задергались. Цыс крепко держал его голову и следил за руками, обнимающими женщину. Руки задрожали, тело мужчины напряглось, лицо побелело, он словно как бы вытянулся и затих. Сомина продолжала сладко спать. Теперь уже в объятиях мертвеца. Цыс отпустил голову Лейнса, проверил пульс, дыхание и почувствовал облегчение и некоторое удовлетворение собой. Всё получилось. Он решил что удача на его стороне. Дальше будет легче. Теперь жертвы будут с ним один на один.

Цыс, прихватив нож, обошел кровать, вынул свежую костяную спицу и склонился над молодой женщиной. Вонзив шип в нежную белоснежную плоть, он даже не стал хватать Сомину за голову. Он стоял над ней и смотрел как она умирает. Женщина проснулась или по крайней мере широко распахнула глаза. Её рука дернулась к шее. Блуждающий взгляд ни на чем не останавливался. Сомина тяжело засопела, побелела как снег, перекатилась на бок. Её слабеющая рука прикоснулась к отравленной спице. Цыс наблюдал за её предсмертными судорогами с некоторым любопытством. Он уже давно отметил для себя тот факт, что женщины, несмотря на то что физически слабее мужчин, умирают заметно дольше и если так можно выразиться, гораздо более неохотно чем представители сильного пола. "Видимо такова их природная сущность", размышлял Цыс, неотрывно глядя на изгибающуюся в смертельном пароксизме Сомину, "они дарительницы жизни и её хранительницы. В них больше жизненной силы и потому нужно больше времени чтобы она окончательно покинула их".

Сомина застыла. Цыс педантично проверил пульс и дыхание, закрыл женщине глаза, вынул из мертвецов отравленные спицы, расположил тела в более-менее естественных для спящих людей позах, накрыл одеялом до головы и вышел из комнаты, тихо притворив за собой дверь.

Половина дела сделана, удовлетворенно думал он, шагая к лестнице, ведущей на чердачный этаж. Теперь он уже практически не сомневался что у него всё получится.

Так как наверху он еще не бывал, то поднявшись по лестнице, первым делом внимательно огляделся по сторонам. Он стоял на перекрестке двух коридоров, разделяющих всю площадь мансарды на четыре помещения. Коридор, идущий параллельно фронтону был смещен ближе к задней, северной стене дома, выходившей к колодцу, огородам и скалам за ними. Он быстро оглядел комнатки северной стороны. Они были маленькими, в одной из них располагалось нечто вроде мастерской с верстаком и развешанными по стенам инструментами, а в другой откровенная свалка всякого хлама. Таким образом жильцы занимали более просторные помещения южной стороны. Цыс оглядел сначала одну дверь, потом другую. Выяснить где проживала юная девушка, а где её дядя труда не составляло. Дверь в комнату Тойры украшали легкомысленные синие и розовые цветки "ледяных ладошек" – растений, которые на ощупь всегда были странно холодными, а цветки, если их сорвать, через пару часов затвердевали и словно бы становились стеклянными. В таком состоянии они сохранялись годами.