Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода) - Борис Парамонов

Девочка-Земля

Женскую долю воспой, тонконогая девочка, муза,

Я же в ответ воспою вечное девство твое.

Вера Павлова недаром выбрала этот дистих для начала своего выступления. Это несомненная декларация, верительная ее грамота, программа. Значим уже самый размер, метр этого двустишия - древний, античный гекзаметр. Равно как и героиня - девочка Муза, персонаж мифический. А миф, как известно, безвременен, он существует в некоем вечном настоящем. Это так и есть: Вера Павлова тоже существует в вечном девстве, что не мешает всяческой ее искушенности. Искушенность и невинность - чем это не Олимп? Она обладает секретом Помоны. Героиня Павловой - это Долорес Гейз до встречи со своим отчимом, резвящаяся со сверстниками в кампусе Ку.

Первопроходец, воткнувший в меня свой флаг

(в трех местах окровавленная простыня),

чем ты гордился, двадцатилетний дурак?

Знал бы ты, сколько раз открывали меня

после! (Флагов - что твой олимпийский парад...)

Прости. На то и любовь, чтоб не помнить зла.

Невинен опыт. И необитаем ад...

вулканы, гейзеры, лава, огонь, зола.

Существует стойкое мнение, что Вера Павлова - эротическая поэтесса. У некоторых ее стихи вызывают даже моральное негодование. Теперь найден вроде бы компромисс: один критик сказал, что стихи Павловой - это вербализованный Эрос. То есть переведенный в слова и тем самым принявший культурную, социально-приемлемую форму. О словесном мастерстве Веры Павловой говорить даже излишне, настолько оно несомненно, да и общепризнанно. Проблема, однако, остается: а главное ли в стихах - слова?

С первого взгляда это кажется ересью. Эрудит тут же вспомнит изречение Малларме: "Стихи делаются не из мыслей и не из эмоций, а из слов". У слов разный вес в практической речи и в поэзии. В поэзии слова изменяют свою информативную, знаковую природу и становятся вещно-реальными. Поэт познает тайну не слова, а вещи, прорывается за условные знаки речи. В подлинных стихах всегда и только говорит тело.

В дневнике литературу мы сокращали лит-ра,

и нам не приходила в голову рифма пол-литра.

А математику мы сокращали мат-ка:

матка и матка, сладко, не гадко - гладко.

И не знали мальчики, выводившие лит-ра,

который из них загнется от лишнего литра.

И не знали девочки, выводившие мат-ка,

которой из них будет пропорота матка.

На этот счет существует целая философия; собственно, наисовременнейшая философия почти вся построена на лингвистической рефлексии. И тут важнейшим представляется отличие письма от речи. Орудие речи - голос, а не пиктография или азбука. Поэтому речь возможна лишь тогда, когда ее слышат. Поэтому голос по природе, онтологически интимен, хочется даже сказать - альковен. Поэтическая речь в пределе - шепот. В ней язык становится ощутимым - язык не как орган речи, а как телесный орган. "Мясистый снаряд в полости рта", как определял его Даль. Вот именно этот язык порождает стихи Веры Павловой.

Вкус вкуса - вкус твоего рта.

Вкус зренья - слезы твои лижу -

так, пополам с дождевой морская вода,

а рот: В поисках слова вложу, приложу

язык к языку, вкусовые сосочки к соскам

твоим вкусовым, чтобы вкуса распробовать вкус,

словно тогда я пойму, что же делать нам,

как избежать того, чего так боюсь:

Это из цикла "Пять с плюсом". Вот еще оттуда:

то, что невозможно проглотить,

что не достается пищеводу,

оставаясь целиком во рту,

впитываясь языком и нёбом,

что не может называться пищей,

может называться земляникой,

первым и последним поцелуем,

виноградом, семенем, причастьем

Язык, скорее, орган осязания, чем речи. Стихи рождаются из проникновения языка в тело. Только в этом смысле поэзия есть движение языка. Вера Павлова это тайное знание поэта сделала явным - для читателя. Ввела его в мастерскую стиха - тело.

Но пусть теперь она говорит сама. Слушаем голос Веры Павловой: стихи из нового сборника "Вездесь".

против течения крови

страсть на нерест идет

против течения речи

слово ломает весло

против течения мысли

снов паруса скользят

я плыву по-собачьи

против течения слёз

Выражено - понято.

Насмерть, если метко.

Страх сперматозоида

перед яйцеклеткой -

вот источник мужества,

корень героизма,

механизм супружества

и душа фашизма.

Опыт? Какой, блин, опыт!

Как с гусыни вода:

– Тетя Вея, ты ёбот?

– Да, дитя мое, да.

Разве может быть добыт

из-под спуда стыда

хоть какой-нибудь опыт?

– Да, дитя мое, да.

Что я буду делать там?

Кататься на велосипеде, который угнали.

Перечитывать книжки, которые замотали.

Целоваться с мальчишками, которых отбили.

Возиться с детишками, которых удалили.

Оставленных тут,

когда уснут,

гладить по волосам.

Не надо смотреть, но смотрю:

на нищего, копающегося в помойке,

на геев, целующихся на скамейке,

на алконавта в окровавленной майке,

на висюльку старика, ждущего струйки -

не надо смотреть. Но смотрю.

притвориться пьяной

чтобы приласкаться

притвориться глупой

чтоб сказать люблю

притвориться старой

чтоб не притворяться

притвориться мертвой

притворясь что сплю

Ужо тебе, детская склонность

в любовь переделывать кровь!

Любовь убивает влюбленность

за то, что она не любовь,

и даже улик не скрывает.

Но сослепу, но с бодуна

влюбленность любовь убивает

за то, что любовь - не она.

Переход через Альпы на ты.

Я совсем не боюсь высоты.

Я совсем не боюсь глубины.

Я боюсь ширины и длины.

В подбородок, в кромку подбородка

и под подбородком - много раз:

Вздрагивает золотая лодка

на поверхности закрытых глаз.

Волосы, уключины, ключицы,

волоски, кувшинки, камыши:

Что случилось, что должно случиться,

знаю каждой клеточкой души

и, как ветру, подставляю чуду

плечи и лицо. Иди ко мне

и греби, а я, как в детстве, буду

спать, клубком свернувшись на корме.

Убежать с тобой? Рада бы!

Разделить с тобой кров и путь?

Проще распрямить радугу,

Млечный Путь дугою согнуть,

накормить детей песнями,

победить в кавказской войне:

Разлюбить тебя? Если бы!

Проще строить дом на волне.

Кожа, осязающая душу:

изнутри - мою, твою - снаружи.

брошена

падать

с такой

высоты

так

долго

что

пожалуй

я

успею

научиться

летать

Пропасть между нами

самыми большими словами

заделываю. Бесполезно:

бездна.

Выплакать все ресницы,

ноздри, щёки,

только бы не садиться

за уроки.

Кажется слишком жидкой

панацея.

Чем нежнее ошибка,

тем грубее,

тем вульгарней расплата.

Несомненно,

я сама виновата

в том, что смертна.

Линия -размазанная точка.

Точка - та же линия в разрезе.

Точность точечна. Конечна строчка -

много просится, да мало влезет.

Много спросится - гораздо больше,

чем казалось верности и чести.

Бочка в море. В бочке почтальонша.

В сумке телеграмма о приезде.

Играю с огнем. Переигрываю.

Выиграю - сгорю.

Иначе не вынести иго Его

и нечем топить зарю.

Подружку розовоперстую

прошу: укрой с головой.

Я трижды была невестою

и тысячу раз - вдовой.

Что ты прячешь, сердце, в кулаке?

Что сжимаешь до потери пульса?

Дай полюбоваться. - На, любуйся:

бусина, не помнящая бусы.

Шарик для сражений в бильбоке.

Для чего же ты такой пустяк

так сжимаешь, что не разорвешься,

но однажды намертво сожмешься,-

чтобы безучастная гримерша

скальпелем разжала твой кулак?

О детский страх потери,

с которым первоклашка

на ленте ключ нательный

под платьем, под рубашкой

нащупывает: вот он!

и к сердцу прижимает,

потому что папа с мамой ушли на работу.

Вернутся ли? Кто знает:

Естественное желание всякого критика - поставить исследуемое явление в некий ряд, увидеть происхождение, влияния, возможные точки роста, запрограммированные в данном типе поэтического мировоззрения. Мы назвали такое положение естественным, но на самом деле оно в высшей мере искусственно, ибо исходит из предпосылки о поэзии как сверхличном, объективном процессе. Как будто существует поэзия помимо, вне, отдельно от поэтов. Это не так, конечно: поэзия не реалистична (в платоновском смысле), она номиналистична, у нее всегда есть конкретное имя и носитель этого имени. Мандельштам говорил неоднократно, что в поэзии важна не школа, а "сырье" - первоначальный, элементарный поэтический заряд, присущий только данной личности. Вспомним разные смыслы слова "элементарный": это значит "стихийный", то есть природный; но это также неразложимый, не сводимый к чему-то иному, некий из основных кирпичей мироздания. В таблице поэтических элементов Вера Павлова существует сама по себе.