Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мысленно Александра Львовна была с Россией – с теми, кто пострадал от сталинских репрессий. А. Л. Толстая принадлежала к тому слою, который в СССР последовательно «подчищали». Она хорошо понимала, что ожидало бы ее на родине. Толстая поддерживала осуждение американским обществом нацизма, однако признать, как это сделали американские либералы, советскую власть отказалась: «Такая точка зрения по отношению к коммунистической власти всей культурной Америки была для меня не только неприемлема, но и очень мучительна. Я выходила из себя, стараясь объяснить, доказать людям свою точку зрения на советскую власть. Не понимали или не хотели слушать»[1653]. Как-то после лекции в Ричмонде (штат Виргиния) она, будучи в гостях у подруги детства Нади Данилевской и Алисы Дейвис, попыталась заговорить о России с первой леди США – миссис Рузвельт, но та не откликнулась.
Тем не менее Толстая продолжала читать лекции. В 1933 году впервые выступила в американской печати, откликнувшись статьей «Не могу молчать!» на восстание кубанских казаков и жестокую расправу над ними[1654]. Этой статьей, название которой вторило работе Л. Н. Толстого, Александра Львовна привлекла к себе внимание широкой общественности.
Острота реакции Александры Львовны на происходящее в Советском Союзе удивляла даже ее близких. Племянник Сергей (сын Михаила Львовича) писал: «Тетя Саша вбила себе в голову, что цель ее жизни – передать западному миру все, что она знает про Советы, и предупредить его о грозящей смертельной опасности большевизма. Она говорила об этом в залах, аудиториях, на форумах, в дамских клубах, она заставляла людей смеяться, плакать, и, видя женщин, утирающих слезы, когда она рассказывала про жуткую жизнь в Советской России, нищету, тюрьмы, пытки, голод, она верила, что достигла своей цели своей деятельностью, передавая послания тех, чьи крики не были услышаны из-за океана»[1655].
Сам тон воспоминаний Александры Львовны о 1930-х годах в книге «Дочь» свидетельствует: она остро реагировала на происходившие в СССР и в западном мире события. Ее первоначальная взволнованность в сиюминутном отклике на них не только не остывала в ткани рассказа, но и усиливалась. И это понятно. Толстая заново переживала все в момент писания книги: прошли годы, и они показали, что советская власть укореняется, а противодействия ей так и нет. Получалось, что слово, которым вооружилась Толстая, опираясь на мнение отца, было бессильно перед мощью разворачивающихся событий. Сказка про Ивана-дурака как будто и не была написана отцом.
Александра Львовна была и фермершей, и лектором-пропагандистом. «На ферме она носила старую заношенную одежду, руки огрубели, еще больше укрепилась ее и без того развитая мускулатура». Но, приступая к главному делу своей жизни, Толстая раз за разом преображалась: «Суровая „фермерша“ превращалась в блестящую ораторшу. Она надевала строгое, элегантное платье, тонкие чулки, шляпку на один бок и белые перчатки, чтобы скрыть грубые, шершавые руки. Она выступала порой перед аудиторией, доходящей до четырех тысяч»[1656].
В 1930-е годы Александра Львовна не только физически выживала, но и боролась, как могла, с большевизмом. Но повторим сказанное ею: «Надежда на избавление, которая составляла главную цель и смысл всей моей жизни, постепенно испарялась…» В декабре 1938 года Татьяна Львовна писала брату Сергею в Москву: «От Санчика давно не получала писем. Последнее было какое-то тревожное, истеричное»[1657]. Фермерское и лекторское направления деятельности Александры Львовны Толстой, казалось бы, зашли в тупик.
Однако вскоре все коренным образом изменилось.
Александра Львовна вспоминала:
«1938 год. Настроение подавленное. Я устала физически. Но, несмотря на тяжелый труд, на материальные неудобства, тесные помещения, отсутствие ванны, скудную одежду, я все же люблю свою ферму…
Полученная из Европы телеграмма в корне изменила мою жизнь. Телеграмма эта извещала меня о приезде Татианы Алексеевны Шауфус, с которой я не виделась 18 лет.
Я встретила ее на маленькой станции Мериден[1658], расположенной в 15 милях от фермы. Татиана Алексеевна была страшно огорчена моей ветхой одеждой и заметила, что на ногах у меня разные чулки, парных у меня тогда не было»[1659].
Позднее Александра Львовна очень любила вспоминать и не раз рассказывала в своих интервью об этом событии, круто повернувшем всю ее американскую жизнь.
Наступило время представить Татьяну Алексеевну Шауфус[1660], однажды уже упомянутую нами. Татьяна Алексеевна родилась в Киеве, училась в Киевском институте благородных девиц и Дрезденской консерватории (класс фортепиано). Сестры милосердия Т. А. Шауфус и А. Л. Толстая познакомились во время Первой мировой войны. Затем их жизненные пути то расходились, то пересекались. В июле 1919 года ВЧК разоблачила так называемую подпольную антисоветскую организацию «Белый Крест», дело которой стало частью расследования деятельности Тактического центра[1661]. По «белокрестовскому» делу сестры милосердия Шауфус и Ксения Андреевна Родзянко были арестованы в Петрограде[1662] в апреле 1920 года и приговорены к заключению в концлагерь города Иванова. В 1922 году благодаря усилиям Е. П. Пешковой, жены Максима Горького (первой и единственной законной), они были освобождены по амнистии. Потом стали работать медсестрами в больнице Сергиева Посада, откуда и приезжали к Толстой в гости. Александра Толстая вспоминала: «…Я знала Татьяну Алексеевну еще по Москве: она и ее друг Ксения Андреевна Родзянко, обе краснокрестовские сестры милосердия, любили приходить ко мне в Мерзляковский пер., где была штаб-квартира Общества изучения творений Л. Н. Толстого…»[1663]
В 1928 году Шауфус и Родзянко вновь арестованы: они входили в окружение отца Павла Флоренского и вместе с ним проходили по сергиевопосадскому делу[1664]. Сидели в Бутырской тюрьме. По решению коллегии ОГПУ они были приговорены к ссылке в Казахстан, но по явному недоразумению со стороны представителей власти высланы в Ленинград[1665]. Однако уже в декабре 1929 года были в очередной раз арестованы и в сентябре 1930 года приговорены к трем годам с высылкой в Иркутскую область. Там они работали в сибирских деревнях во время эпидемии сыпного тифа. В целом Шауфус провела в советских тюрьмах и лагерях более пяти лет.
В 1931 году
