Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман

«Смотри, Ирина Федоровна, у царевича Ивана покойника две жены его первые иночество вздели за бесплодие свое, в Новодевичий монастырь дорога известная».

Щеки Ирины заалели, однако, ничего не сказав, она только поклонилась свекру и прошептала: «На то воля Божия, батюшка».

— Ну-ну, — кисло сказал царь, и, посмотрев на Марфу, велел: «Иди со мной, боярыня, разговор у меня до тебя есть».

В личных палатах царя было жарко натоплено. Иван Васильевич опустился в огромное, бархатное кресло и потер колено. «Ходят лекари, вона, твой муж, как в Вологду не уехал еще, какого-то немца из ихней слободы приводил, а все без толку — как погода зачнет меняться, так и ноет кость, так и ноет».

— Так, может, травами, государь, — попыталась сказать Марфа, но царь только махнул рукой:

«Да ладно, меч в руках держать могу, и в седле сижу лучше молодых, а что еще надо?

Он вдруг усмехнулся: «Да и кое-что другое тоже меня не оставляет. Ты вот что, боярыня, мать твоя покойница жену мою первую, Анастасию Романовну, какими-то снадобьями поила, чтобы понесла она — знаешь ты их?».

— Знаю, государь, — тихо ответила Марфа.

— Ну так приготовь, и Марье моей дай, — велел царь. «Девка она здоровая, живу я с ней, как мужу и положено, а все не зачинает. Наследник же нужен — сама видишь, на Федора надежды мало. А ежели понесет Марья, и сына родит — тут уж я тебя своими милостями не оставлю, Марфа Федоровна».

— Хорошо, — Марфа чуть помялась. «Мне поговорить бы с царицей, государь, ну там, по женским делам нашим, прежде чем снадобье зачинать делать, разные они бывают».

— Ну и поговори, — разрешил царь. «Марья у меня, правда, затворница, людей дичится, все больше на молитве пребывает, или за Писанием сидит, но как вы обе бабы есть, дак с тобой, она, может, чуть приветливей будет. Ну иди, боярыня, к семье тебе надо ведь».

Иван Васильевич посмотрел на прямую, красивую спину Марфы, и, чуть вздохнув, неслышно пробормотал:

— Да, не тянул бы я тогда со свадьбой — она бы мне не пятерых детей принесла, а поболе. И дети-то у нее все как на подбор — здоровые, да красивые. Поторопился я Федьку венчать — Федосья ее как раз бы в жены ему сгодилась. А может…, - царь усмехнулся, и замер, глядя в окно — на бескрайнюю, свистящую метель, на ночь, что медленно, неумолимо спускалась на Москву.

Марфа зашла в девичью горницу и гневно спросила: «Это что еще такое?». Феодосия оторвалась от письма и пожала плечами: «Дак приберут же, на что слуги-то у нас?».

— Не у вас, а у нас, — ядовито сказала мать, и двумя пальцами подняла с персидского ковра сброшенную на него шубку. «Сейчас, как закончишь, встанешь, и все тут в порядок приведешь, милая. А потом посмотришь, как у девчонок — чисто ли».

— Да я закончила уже, — вздохнула девушка, и, повертев в руках перо, подула на чернила.

Мать протянула унизанную тяжелыми кольцами руку: «Давай».

Феодосия отдала ей грамоту, и, закатив глаза, стала раскладывать одежду по сундукам.

— Потом с младшими сядешь, — велела мать, — Писанием я с ними позанималась уже, так что тебе только языки для Лизы остались, и с двойняшками — чтение. Опосля этого на поварню иди, ужин готовить».

— А ключница на что? — Федосья вздернула бровь.

— На то, чтобы тебя обучать, с какой стороны к очагу подойти, — ехидно ответила мать и закрыла за собой дверь.

Прежде чем запереться в своих горницах, Марфа заглянула к младшим. Двойняшки возились на полу с тряпичными куклами, о чем-то тихо переговариваясь, а Лиза, одновременно пыталась рассматривать какой-то альбом, и расчесывать волосы.

— Дай-ка, дочка, — тихо сказала Марфа и взялась за гребень. Она вдруг вспомнила, как мать покойница расчесывала ей волосы там, в старой подмосковной, и, наклонившись к нежной шейке девочке, поцеловала ее.

— Что это ты смотришь? — спросила Марфа, разглядывая альбом. «Это Федины?».

— Да, — Лиза вдруг вздохнула. «Он же больше нашего на улице бывает, мы ногами и не ходим, только в возке, а из него мало что разглядишь. Вот он и рисует мне, чтобы я посмотрела.

Красиво-то как! — искренне сказала девочка, разглядывая лист альбома с изображенной на нем Троицкой церковью.

Марфа стала заплетать девочке косы и вдруг подумала: «А сказать-то когда ей? В апреле уж шесть лет будет, можно вроде. Или, как в Лондон вернемся, сказать? Надо с Петькой посоветоваться, как он приедет. А не говорить нельзя — Полли другое дело, Степан с Федосьей повенчаются, и заберут ее, там уж Степа ей сам все расскажет, как она постарше будет, а Лизу-то мне воспитывать, пока замуж не уйдет».

— А ты что грустишь, маменька? — Лиза повернулась и ласково обняла ее ручками за шею.

— По батюшке скучаю, — Марфа чуть улыбнулась.

— Ой, я тоже, — Лиза, будто взрослая, подперла щеку ладонью.

Прасковья подняла голову, и попросила: «Мама, а сказку можно?»

— Пожалуйста! — присоединилась к ней Марья.

— Ну, залезайте-то на колени, мои хорошие, — улыбнулась Марфа, раскрыв объятья. Девчонки, посопев, устроились поудобнее, а Лиза, чуть зевая, взяла мать за руку, и прижалась к ней щекой.

— А мы в подмосковную скоро поедем? — спросила девочка, пока Марфа думала — какую сказку рассказать.

— Скоро, милая, — ответила Марфа и сказала таинственным голосом: «Ну, слушайте, про Ивана-царевича и серого волка…»

Когда Федосья пришла заниматься с девочками, Марфа, наконец, вернулась в свои палаты.

Наложив засов на дверь, она достала перо и чернила, и принялась писать.

— Питера не трогай, — сказал ей Джон, когда они встретились на Биллинсгейте. У Марфы в руках была корзинка с копченой рыбой, и разведчик не удержался — вытащил оттуда одну.

«Он в ближайшие два года будет заниматься Персией, незачем ему еще и на Москве рисковать. И знай — вся корреспонденция, что уходит с Английского Двора, прочитывается царю. Так что ты тоже не рискуй, найди, — Джон усмехнулся, — как доставить твои отчеты в Новые Холмогоры другим, так сказать, путем. Незачем Ивану знать, что при его дворе кто-то есть.

— А в Новых Холмогорах? — поинтересовалась Марфа, принимая от Джона кусок рыбы.

«Вкусно, — она зажмурилась, — как пахнет, свежая совсем».

— А там сидит наш человечек, — Джон внезапно вдохнул ветер с Темзы и улыбнулся, — давно уже сидит, надежно. Доступ на корабли у него свободный, так что он передаст все, кому надо.

Марфа закончила шифровать, и, развернула письмо Федосьи:

— Дорогой сэр Стивен, — читала она, — у меня все хорошо. На Москве мне нравится, хотя тут, конечно, холоднее чем в Лондоне. Я занимаюсь, молюсь каждый день, и ухаживаю за сестрами. Матушка мной довольна.

Очень жду нашей встречи, ведь осталось совсем недолго. Я думаю, что я стану вам послушной женой, и, ежели на то будет воля Господа — матерью нашим детям. Я по вам очень скучаю, и посылаю вам свою любовь».

Марфа, поджав губы, спрятала обе грамоты в простой холщовый мешочек, и, постучав к младшим, сказала: «Я в церковь, к обедне. Если Федя без меня вернется, Федосья, отправь его в мыльню — там с утра протопили уже».

— Хорошо, — девушка кивнула головой и наставительно сказала Лизе: «А теперь спрягай мне глагол manger».

— Je mange, tu manges, il mange, nous mangeons…. — Лиза прервалась и потребовала: «Ты давай сложней мне что-нибудь, я не маленькая».

Марфа улыбнулась, и, спустившись по лестнице, сказала ключнице: «Я в церковь, боярышня Федосья Петровна вскорости на поварню придет, ты там ей спуску не давай, пусть сама все делает, и тесто творит, и рыбу чистит».

Ключница умильно улыбнулась: «Да как велите, боярыня-матушка, дак и сделаю все».

— В мыльню вечером пойду, — распорядилась Марфа, набрасывая соболью шубу, — ты там приготовь, все, что надобно мне — притирания, шалфея завари, череды. Ну, знаешь».

Ключница поцеловала перстень боярыни и осторожно спросила: «Может, возок заложить, Марфа Федоровна? Как вы ножками-то своими сама пойдете? На дворе-то ковры для вас приготовлены, как положено, а за воротами — уж не обессудьте, — нету их».

— Да уж сотню саженей прошагаю-то — усмехнулась боярыня.

На дворе усадьбы легкий снежок падал на расстеленные от крыльца до ворот драгоценные ковры. Марфа на мгновение остановилась, и, закрыв глаза, вдохнула резкий, щекочущий ноздри воздух родного города. Пахло дымом, свежестью, в низком, белесом небе висело маленькое, яростное солнца конца зимы.

Холопы открыли тяжелые ворота и, Марфа, перекрестившись на купола, пошла к входу в монастырь.

После обедни к церкви стекались нищие и юродивые.

— Боярыня-матушка, — причитали убогие старушки, — хоша на кусочек хлебца дайте…

Марфа сотворила щедрую милостыню, а особо оделила грязного, раздетого по пояс, в тяжелых веригах юродивого, что трясся на морозе, разбрызгивая слюну.

— Помолитесь за меня, отче святый, — шепнула Марфа, наклоняясь к человеку, передавая ему холщовый мешочек. «Тут серебро для вас».