Сокровище гугенотов - Понсон дю Террайль

Генрих Наваррский имел привычку топить горе в вине; а сегодня у него было много горя: шаланда потерпела крушение, старый сир де Мальвен утонул и погибла герцогиня Монпансье, с которой он так твердо рассчитывал провести несколько сладостных часов. Поэтому он усиленно приналег на вино, и жюрансонское стакан за стаканом исчезало в его утробе. Другие тоже не отставали от него, и только Рауль, которому почему-то хозяин замка казался подозрительным, был воздержаннее других.

Время шло в веселой беседе, которая порой принимала очень легкомысленный характер, что объяснялось отсутствием дам:

Берта не вышла к ужину, так как горе совсем сломило бедняжку. Лишь когда пробило двенадцать часов, наваррский король вспомнил, что не худо было бы отдохнуть теперь. Поэтому он попросил проводить его в отведенную ему комнату. В коридоре Рауль подошел к Генриху и сказал:

— Ваше величество, неужели мы пойдем спать?

— Но я думаю, милый мой! Вот странный вопрос!

— Дело в том, что видам мне почему-то очень подозрителен, и если он каким-нибудь чудом пронюхает, что под его кровлей находится наваррский ко…

— Милый мой, — перебил его Генрих, — вот уже три ночи, как я не смыкаю глаз. Я умираю от сонливости и не могу выдержать долее! Поэтому именно ввиду возможной опасности я прежде всего должен выспаться — иначе у меня не будет сил!

— Ну, так мы зато будем бодрствовать по крайней мере!

— Это хорошо. Так вот что, милый мой: возьми стул и проведи ночь у порога комнаты мадемуазель Берты!

— Слушаю-с, ваше величество. А вы-то сами как?

— Со мною лягут оба гасконца.

Генрих с остальными двумя гасконцами прошел в отведенную им комнату. Сам король сейчас же бросился не раздеваясь на постель, а гасконцы решили бодрствовать и, чтобы разогнать сонливость, принялись играть в кости. Но и часа не прошло, как один из них сказал:

— Странное дело! Никогда еще вино не кидалось так сильно мне в голову!

— А я больше не в состоянии бодрствовать! — признался Другой.

— Знаешь что? Давай спать по очереди: час я, час ты!

— Идет! Кому первому сторожить? Кинем жребий!

— Тебе повезло! Спи, а я посторожу!

Но не прошло и четверти часа, как бодрствовавший гасконец заснул глубоким сном, не успев разбудить товарища. И тот, кто часа в два утра вошел бы в эту комнату, мог бы услыхать три громогласных храпа, напоминавших гудение соборных колоколов.

Только Рауль, сидевший перед комнатой Берты Мальвен, оказался более стойким, чем его товарищи. Это можно было объяснить двумя обстоятельствами: во — первых, он пил гораздо меньше их за столом гостеприимного видама, во-вторых, не имел возможности так утомиться, как остальные гасконцы, потому что, в то время как наваррский король со своими людьми выбивались из сил, доставляя шаланду в Блуа, Рауль пользовался покоем и комфортом в обществе Анны Лотарингской.

Конечно, спать ему хотелось очень сильно, но все же не до такой степени, чтобы забыть долг часового, и, рассевшись поудобнее в кресле, Рауль задумался обо всем, что произошло с ним в последнее время.

Легко понять, какую большую роль в этих воспоминаниях играла Анна Лотарингская. Рауль не мог не сознавать, что непосредственным виновником катастрофы, постигшей прекрасную герцогиню, явился он, Рауль, предательски изменивший ей, вовлекший ее в западню… И теперь это прекрасное тело лежит, почерневшее и распухшее, на дне холодной, мрачной реки… А ведь она так любила его, так ласкала!..

Вдруг Рауль вздрогнул, привскочил и даже протер глаза. Не заснул ли он, чего доброго? Юноша» сильно ущипнул себя нет, очевидно, это происходит наяву! Но в таком случае… О, как это ужасно!

Действительно, с противоположного конца коридора прямо на Рауля двигался призрак покойной герцогини, освещенный каким-то странным голубоватым светом. Лицо «покойницы» было очень бледно, веки приспущены. Простирая вперед бледные, прозрачные руки, она плавно, бесшумно приближалась к предателю, стоявшему в полном оцепенении. Подойдя к нему вплотную, призрак прошептал замогильным голосом:

— Это ты погубил меня! Ты обрек мою душу на вечные муки, ибо я умерла без покаяния и прощения грехов!

— Пощадите! — пролепетал заплетающимся языком Рауль.

— А ведь я любила тебя! — продолжал призрак. — Да, любила тебя, а ты… ты предал меня!

После короткой паузы призрак герцогини заговорил вновь: — Да, я осуждена, но есть способ заслужить мое прощенье.

Здесь в замке хранятся очень важные документы, от которых зависит спасение всех планов и жизни человека, бывшего моим злейшим врагом. Я буду допущена в чистилище, если дам возможность Генриху Наваррскому ознакомиться с этими бумагами. Во имя нашей прежней любви ты должен помочь мне. Иди за мною! Я укажу тебе место, где спрятаны бумаги!

Рауль беспрекословно последовал за герцогиней, которая стала удаляться в глубь коридора. Некоторое время они шли по мрачным переходам старого замка. Вдруг, когда они дошли до поворота, голубоватый свет, сопутствовавший герцогине, неожиданно погас, две горячие, выхоленные женские ручки схватили Рауля за шею и оттолкнули его в сторону… Юноша почувствовал, что его ноги скользят, что пол уходит из-под них, а сам он летит куда-то вниз, провожаемый язвительным, так хорошо знакомым ему женским смехом.

XXXII

Наваррский король почивал глубоким сном. Сколько времени проспал он таким образом, он никак не мог сообразить, проснувшись, равно как в первый момент не мог понять, где он находится. Он с удивлением смотрел на чуждую ему обстановку комнаты, на лучи позднего солнца, игравшие сквозь разноцветные стекла окон, на высокие своды комнаты. Но мало-помалу память возвращалась, и Генрих вдруг вспомнил все случившееся с ним. Ну да, ведь он у видама де Панестер! Конечно!

Но в таком случае где же гасконцы, которые должны были сторожить его сон? Может быть, они вышли в коридор?

Генрих вскочил и направился к двери, чтобы кликнуть своих людей. Но каково же было его удивление, когда дверь оказалась запертой, а все его попытки открыть ее или достучаться бесполезными!

Тогда Генрих кинулся к ночному столику и даже вскрикнул от ярости: его пистолеты и шпага бесследно исчезли.

— Да что я в плену, что ли? — крикнул он, топнув ногой.

— В плену у любви и красоты! — насмешливо ответил ему женский голос, шедший, казалось, из стены. Но вслед за этим деревянное панно в стене повернулось, и в образовавшемся отверстии появилась женщина, при виде которой Генрих Наваррский снова вскрикнул. Это была Анна Лотарингская, отнюдь не призрачная, а сиявшая молодостью и здоровьем. — Здравствуйте, милый кузен! — сказала она, подавая руку Генриху.