Синеет парус - Сергей Александрович Кишларь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Здравствуйте, Арина Сергеевна, – шёпотом сказал он, не отрывая губ от её волос.
Спустя несколько секунд ошарашенная Арина спохватилась, отступила, приглашая войти. А в кабинете на смену неожиданно возникшему порыву пришла неловкость. Разрушилось что-то хрупкое, секундное, но такое прекрасное.
Арина попятилась, упёрлась в стол, взялась за него руками.
– Вы когда?
– Да вот, только с поезда.
– Так неожиданно…
– Я всегда неожиданно… – Владислав усмехнулся, завёл руки за спину, опираясь скомканной в кулаке папахой об печку.
Арина присела на краешек стола.
– Печь, наверное, остыла? Дров нигде нет, пришлось разбирать деревянные постройки во дворе.
– Тёплая ещё…
Владиславу, как полагается мужчине, следовало бы поддержать разговор, но он отупело молчал и лишь кривил губы в странной чуть приметной усмешке. В жизни не испытывал он такой неловкости. Слишком хороша была Арина в своём белоснежном халате, тоненько перехваченном в талии и завязанном сзади двойным бантом. Госпитальной косынки на ней не было; тёмные блестящие волосы, прикрывая уши, собраны в низкий узел.
Синие глаза коротко вскидывались, видимо, пытаясь разглядеть в нём прежнего Владислава. Куда там! В порыжелых растоптанных сапогах и измызганной шинели он и близко не был похож на красавца гвардейца. А нестиранные неделю солдатские портянки! А зуд в немытом теле! А шрам через бровь!
Неприступная, не желающая ему лишнего слова сказать, Арина Сергеевна в этот раз, заговорила первой:
– Тогда, в Галиции… я полгода была уверена, что вас нет в живых. А потом Гузеев письмо прислал. Написал, что вы после ранения были переведены на Северо-Западный фронт и служите в одном с ним полку.
– Я в плен тогда попал к австрийцам. На второй день сбежал, хотя и ранен был. А Гузеев здесь, мы вместе приехали.
– Надолго?
– Думаю, нет.
И снова неловкая пауза… Арина смотрела в выбеленное морозом окно.
– Снег пойдёт…
– Да, – отвечал Владислав. – Наверное…
Арина нашла наконец способ избавиться от неловкости:
– Вы присаживайтесь, а я пойду распоряжусь, чтобы колонку растопили, вам надо привести себя в порядок после дороги.
Она вышла, а Владислав, присев на стул, в задумчивости ещё долго гладил ладонью небритую щёку.
Глава 21
Часа через полтора, придвинув к столу диван и закрыв изнутри дверь кабинета, вчетвером пили бледный чай, видно, из последних запасов. Владислав и Гузеев успели помыться, побриться и теперь сидели в госпитальных пижамах, в которых чувствовали себя неловко. Ольга жаловалась:
– Совсем трудно стало: паёк – три восьмушки, и то – был бы хлеб, как хлеб, а то половина соломы. Арине Сергеевне, как жене капиталиста, и вовсе не полагается. Ладно, побрякушки кое-какие припрятали, вымениваем теперь на картошку. А кому выменивать нечего? Раненых при распределении пайков забыли, госпиталь, говорят, офицерский. А офицеров сейчас ни одного, только солдаты. Хорошо Аркадий Бездольный помог. Он сейчас у «товарищей» в больших чинах: то ли комиссар, то ли председатель какого-то совета.
– Позёр, – усмехнулся Гузеев. – Не видел его после ссылки, но пари держу – всё тот же позёр.
– Нет, другой, – не соглашаясь, качала головой Ольга. – Совсем другой. Ни грамма прежнего легкомыслия.
Владислав с усмешкой вспомнил гимназию и Аркашу Бездольного, хулиганисто сверкающего с галёрки круглыми стёклами очков.
– Мы его в гимназии Карбонарием звали. Он с «Оводом» не расставался, знал наизусть от корки до корки.
– Вот карбонарием и стал, – вздохнула Ольга.
– Карбонарием он был в феврале, – жёстко сказал Гузеев. – Теперь – главарь пролетарской банды.
– Ну а вы что? – сменила тему Арина. – Как добрались?
– Поезда перегружены до крайности. Солдатня сидит на подножках, на крышах. Шум, ругань – не поезд, а базар на колёсах, – рассказывал Владислав, осторожно прихлёбывая обжигающий чай. Стакан подрагивал в его руке, стучал о подстаканник – сказывались последствия контузии и того удара прикладом по голове. – Несколько раз большевики поезд проверяли, кого-то ловили, кого-то расстреливали. Мы ничего не поняли, – это, как на базаре, когда толкаются, кричат: «Держи вора!», но все видят только пустую суету, а самое главное скрыто где-то в толпе. Было дело и к нам цеплялись – пронесло. Тут главное – мата побольше и нахрапистее быть. Солдатня это любит.
Владислав перехватил взгляд Арины, – она пристально смотрела на его дрожащую руку. Досадливо кашлянул, поставил стакан на стол. Арина смутилась, поспешно отвела взгляд. Ольга потянулась за фарфоровым заварником.
– Владислав Сергеевич, ещё чаю?
– Нет, спасибо.
– А вы, Виктор Иванович?
– Не откажусь.
Ольга нацедила заварки, вздохнула, пристраивая стакан под краник самовара.
– На прошлой неделе сосед наш – полковник в отставке – надел парадный мундир и вышел на улицу. Не знаю, что стукнуло в голову старику, видно, решил – наперекор всему. Его прикладами забили, да за воротник шинели на решётку городского сада повесили. Сутки так провисел, боялись его снять. Ничего святого! Заповеди, мораль – всё растоптано.
Принимая из рук Ольги чашку с чаем, Гузеев, с убеждённостью говорил:
– Так долго продолжаться не может. В противовес хамству и грубости должна образоваться новая сила, – объединение честных людей, у которых есть Бог в душе. Разве не осталось на Руси таких людей? Да сколько угодно! Надо только собрать их всех вместе… На Дон, к Корнилову. Я уверен, возрождение России пойдёт оттуда.
– Когда собираетесь? – тихо спросила Ольга.
– Самое позднее через неделю. Ждём двух наших сослуживцев. Был уговор – если в течение недели не появятся, едем сами.
– Останетесь у нас? – спросила Ольга.
– Нет, это опасно.
– В городе опасней. Освободим для вас комнату, руки-ноги забинтуем, сойдёте за раненых солдат.
Гузеев глянул на Владислава, молчаливо спрашивая его мнения. Тот с сомнением покачал головой.
– Сослуживцы будут искать нас у моей тётушки на Барских Прудах.
– Съездите на часок к тётушке, – уговаривала Ольга, – проведаете её, а заодно предупредите, чтобы товарищи вас здесь искали. Господи, слово-то какое – товарищи. Как легко можно обычное красивое слово возненавидеть до такой степени, что уже и слух режет. Дворник наш, Панкрат, в феврале первым красный флаг вывесил, радовался как дитя, а теперь, когда увидел, к чему эта свобода привела, говорит: «Если бы царя на трон вернули, пешком пошёл бы в Петербург, в ножки ему поклониться»… Ну что же вы
