Уроки агенту розыска - Алексей Федорович Грачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Гостинец тебе, Мария, из города.
Мария улыбнулась наконец-то и пучки травы полетели по сторонам врассыпную. Пробасила с упреком:
— Попер зачем-то на сходку… Эко…
Мигнул ей ласково:
— Пойдем-ка, погуляем за овинники…
И ни слова больше упреков. Вымыла руки в бочке, вытерла их о подол сарафана, словно подразнив Костю своими пухлыми коленками и скользнула за изгородь. Шла она впереди, размахивая руками по-солдатски, он сзади. Обнять себя не позволила.
— Но-но, — погрозила пальцем, — хоть ты и агент, да все равно не купленная.
Что на сходке он был знала, и что агент — тоже. Догнал, за руку схватил. Рванулась было Мария, да сил не стало больше — опустилась на бревно возле овина.
Прижалась горячим плечом, зазывно глянула в глаза и отшатнулась, спросила, не то с обидой, не то с удивлением:
— Чо эт ты, Костяня, ровно больной или спать захотел?
Все так же, как сквозь стекло, глядя на Марию, сказал:
— А хочешь я тебе юбку в клетку куплю и блузку тоже клетчатую. Станешь тогда как горожанка…
Визгливым смехом отозвалась Мария, а он подумал с досадой: «Зря пришел к ней ты, Костя, раз в голове другая»…
15
Среди ночи разбудила мать. Услышал ее торопливый голос:
— Чужие в селе, Костя. Может спрятаться тебе?
На улице пронесся кто-то на лошади, еще простучали копыта, и еще. И все затихло снова — только издалека доносился, замирая, скрип колесных осей, точно стрекот сверчка за печью.
— Ничего, — ответил матери, — мало ли там кто, спи…
Вроде бы успокоил мать, легла в кровать. А лишь забылся на минуту, как в дверь забарабанили.
В нижней рубахе, натянув штаны, выскочил в сени. Ожгло холодом, набегающим сквозь щели. Подумал было: «Уж не Мария ли пришла? С крыльца закричал кто-то, не сразу понял, что это голос Митьки Побегалова:
— Эй, хозяева, хлев горит, что спите…
Судорожно откинул щеколду, выскочил на крыльцо, кинулся мимо стоявших на ступенях парней к хлеву, выискивая глазами со страхом красные языки пламени. И тут крепкие руки сжали локти, вывернули их с хрустом, так что вскрикнул от боли. Его потащили с крыльца. Только теперь, кроме Митьки Побегалова разглядел двух братьев Клячевых из соседней деревни Латухино. Оба в длинных пиджаках, хромовых сапогах, черных кепках, на них крест на крест два листа. У обоих за спинами винтовки. Старший из них, Максим, с папиросой в зубах, остановился и с размаху ударил Костю по уху:
— Морда сыщицкая…
— Погодь, — произнес тихо его брат, поменьше ростом и в плечах потоньше. — Озимов разберется. Заслуживает если, то и схлопочет…
Митька почему-то засмеялся. Шел он сбоку, помахивая револьвером. Посматривал на Костю, но молчал. Возле пруда их догнала мать, простоволосая, босая, кричавшая в голос:
— Куда же вы его повели, господи, люди добрые. Митя, ведь соседи же.
— Митя, люди добрые, — передразнил ее старший Клячев и оттолкнул рукой. — Не мешайся, матка. Сейчас наш командир разберется что к чему, подожди малость.
Мать пошла стороной, как тень, всхлипывая.
Деревня, несмотря на полночный час, гудела. Хлопки калиток, говор, ржанье лошадей — все заставляло думать, что фандековцы смешали ночь с рассветом и вот собираются выезжать, как всегда гурьбой, на покосы за реку. Возле избы старосты Кривова, куда подвели Костю, сидел на лошади всадник с саблей на боку, с винтовкой поперек седла, похожий на куль. Он свесился едва не к паху лошади, разглядывая арестованного и спросил весело:
— Кого это накрыли?
— Из города, — ответил старший Клячев, — красный сыщик наведался к маме.
— Ну-ну, — как-то радостно проговорил всадник, — веди его к Озимову, он сыщет ему подходящую статью.
Костю ввели в избу, полную табачного дыма, звона стаканов, шарканья ног, кислой вони самогона. На столе, за которым еще недавно сидели приезжие из уезда начальники, блестели сейчас в свете керосиновых ламп бутылки, чашки, стаканы, лежали на тарелках куски жареного мяса, ломти хлеба. Мужчины и парни — хмельные, говорливые, — кричали, обнимались, целовались, как в престольный праздник. Двое или трое, не в лад, тягуче пели:
«Дым валит, острог горит.
Споверь, еверь, ерки, марки,
Споверь-споверья…».
Среди сидящих узнал Егора Ивановича Побегалова, положившего голову на локти. Что-то кричал ему в ухо Камышов и поглаживал рукой затылок бывшего владельца пароходов в Петербурге. Тот поднял всклокоченную тяжелую голову, уставился на Костю мокрыми от слез глазами, трахнул кулаком по столу, что есть силы и завыл, тонко, будто ему в живот воткнул кто-то из-под стола раскаленную пику. Громче и слаженнее теперь затянули певцы:
«Я за этот за поджог
Попаду опять в острог
Эх, споверь, еверь,
Ерки, марки,
Споверь-споверья…»
— Давайте его сюда, — раздался громкий повелительный голос от угла стола. — Рад буду потолковать запросто с красным сыщиком.
У окна, положив локоть на подоконник, заставленный горшками герани, сидел и попыхивал папиросой большерослый мужчина лет тридцати, встрепанный, носатый, с выпуклыми, редко мигающими белыми глазами. Встретившись с этим взглядом, Костя даже вздрогнул, невольно подался назад, к двери, за которой с улицы доносились плачущие женские голоса. Младший Клячев, державший его под руку, засмеялся:
— Вона, его уже и ноги не держат. В штаны не наклал ли?
Слова эти и насмешки сидящих за столом зеленых обозлили и успокоили. Легко отбросил руку Клячева в сторону, подумав с бесшабашным весельем: «В другом бы месте нам сойтись, только бы и видели на земле с красными соплями».
— Но ты, — закричал Клячев, оскалил зло зубы и вскинул приклад винтовки.
— Дай, дай ему по зубам, поучи стервеныша, — подзуживал Камышов, — а то чуть с горшка и нам на шею комиссарить. Спрашиваю его сегодня, а он мне…
— Бросьте вы наседать на него, — проговорил носатый как-то вроде доброжелательно к Косте. — Парнишка еще молодой, что там спрашивать. Поди от титьки только-только мать отучила, а туда же в сыщики красноголовые…
Сидевшие за столом опять засмеялись и подобревшие загудели. И чудилось — грянь гармонь кадриль — как
