Статьи военных лет - Леонид Леонов

 «Правда», 30 апреля 1945 г.

Весна народов

Кончилась затянувшаяся зима. Священная весна с её дарами проходит по земле. Пускай пока не в полную силу — во всём сквозит её улыбка. С каждой минутой праздничней становится на сердце, и молодеют даже старые камни на растемнённых московских улицах. Вот она, отвоёванная и возвращённая молодость!

Ещё вихрятся чёрные дымы боя, а лязг сражающегося железа глушит все остальные звуки в мире, но почему же мы различаем в них и осмелевший детский смех, и первые, ещё робкие, одуванчики по скатам снарядных воронок? Не потому ли, что всё на земле слилось в единое ликованье непобедимой жизни и раскалённые зевы наших пушек славят своими басами одну её, освободительную весну?

Через много вёсен прошли старшее и юное поколенья советских отцов и детей, которые создавали наше нынешнее величие. Каждая из них была новым, незабываемым шагом к осуществлению мечты, но этот Первомай неизмеримо значительнее прочих. Он выводит нас как бы на вершину горы, откуда виден весь, лежащий как на карте, необъятный мир, его долины и реки, движение людских племён и, наконец, самая поступь истории. Отсюда мы постигаем подвиг гения, начертавшего план великих строек. Окинем же взором всё то, что вчера было доступно лишь предвиденью вождя, а сегодня стало достояньем его народа…

Теплый ветер изобилия и плодородия дует нам в грудь, а по нагорьям внизу теснятся толпы новоприобретёиных друзей, завтрашних братьев и соратников в устроении земных судеб. В громадном утреннем небе тают и плывут последние, разъятые на части, призраки ночи, похожие то на обмякшую тушу Муссолини, то на что-то ещё более гнусное, чьим именем не надо сквернить блеск этой первомайской страницы. Кажется, минуло лютое сновиденье, терзавшее мир последнее десятилетье…

Нет, не сновиденье! Столбовая дорога побед от Сталинграда до Берлина — не сновиденье, как не во сне были пролиты кровь на фронтах и пот в бескрайнем всеармейском тылу. Не сном были наши разлуки и потери, о которых мы вспоминаем со стиснутыми зубами. Фашизм — тоже не сон, и не сон — братские могилы, где закопаны наши милые и скромные, такие весёлые и молодые. О, если бы был услышан в самом начале наш предостерегающий голос, из них могли бы быть созданы армии строителей и творцов, способных стократ умножить благоденствие планеты. Оно было отвергнуто, бескорыстное слово разума, и вот — щебяная окрошка из отличных столиц, погасшие заводы, где могла бы изготовляться материальная одежда духа и мысли, и, наконец, тысячи бездонно ёмких кладбищ, эти поселения мёртвых, числом которых измеряется вся низость мюнхенского преступленья.

Для разумного эта весна — не просто воскрешение скованной природы, звонкий месяц молодости, май; она есть весна народов, потрясённых и оскорблённых фашизмом в своём человеческом достоинстве. Таким образом, великая премудрость опыта разлита в самом воздухе первомайского полдня, и горе той стране, которая не допустит её в себя!.. Богата дарами эта весна, но никто не подносил их нам на блюде, мы сами добыли их из кромешной тьмы, сами творили их совместно с ярким солнцем и уже настолько постигли их устройство, чтобы стать мастерами собственного счастья. Бедна в часы ликованья наша речь; нет в ней достаточно нежных слов, чтоб приветствовать эту весну в полную меру нашего чувства… Здравствуй же, более любимая, чем невеста, более желанная, чем рукопожатье друга, внезапно оказавшегося в живых!

Нашего праздника не омрачает сознанье, что громадная дикая свинья фашизма, шатаясь и истекая тухлой сукровицей, еще стоит над своей ямой, — немного ей осталось жизни. Фашизм — выдумка дикаря, помесь насекомого со скучным, мещанским немецким чортом, но прежде всего он всё-таки — свинья, и нынешняя Германия — ее жилище. Вполне знаменательно, что, даже проклиная своего главного обер- или зондерфюрера… или, как он там назывался, сын своей презренной матери! — многие немцы клянут его не за то, что омрачил и обесчестил убийствами германское имя, а лишь за то, что, не выполнив разбойных обещаний, вовлёк их в столь крупные неприятности и убытки. Видимо, надо заставить их голыми руками раскапывать страшное человеческое месиво в братских карьерах, чтобы хоть признак мысли появился в животном взоре немецкого мещанина. И если остались в Германии мыслящие люди, они должны быть глубоко благодарны Красной Армии за то, что она через страдание возвращает их стране давно утраченную человечность. Много добротного металла всадили мы в этого кабана с обеих сторон, а он ещё огрызается на своих загонщиков! Ничего, это недолго; ещё разок, ещё одна порция смерти, и он рухнет с копыт, навеки ставший падалью.

Тогда сразу оборвётся немолчный грохот битвы, и усталый боец рукавом гимнастёрки вытрет пот с лица, и умная долгожданная тишина наступит в Европе. И это будет такая тишина, что можно оглохнуть с непривычки… И, может быть, он поднимет голову и обведёт воспалёнными глазами безмолвную рыжую германскую землю, засеянную лишь рваной сталью по весне, и усмехнётся её заслуженному горю, — может быть: мы все одинаково не знаем, как будет выглядеть первый миг  т а к о й  победы. И, может быть, он достанет из кармана нераспечатанное, пропотелое письмо из дому и прочтёт его, — и вдруг согласное множество новых, полузабытых звуков жизни, с детства дорогих сердцу и вкрадчивых, как музыка, ворвётся в его сердце и уши. Он услышит, как шепчутся под лёгким ветерком озими на его далёкой, освобождённой им от горя родине, как горланят на первомайском припёке озорные ручьи и разговаривают рощи, полные скворцов и каких-то других деловитых пичуг. В самом шелесте этой плохонькой бумаги он различит взволнованное и благодарное дыханье своей милой… Ах, как хорошо расправить плечи после непомерного и опасного труда, как величественен человек со звёздочкой на околышке фуражки, младшей сестрёнкой громадных звёзд кремлёвских, что в эту минуту осеняют Москву. Как красива и ты, Красная площадь, когда победа, как птица, реет над тобою, когда на парад неторопливо вливаются в тебя колонны ветеранов, несущих свою гвардейскую славу, — когда, притихнув, как бы на цыпочках, непобедимые машины-богатыри проходят мимо мавзолея, где спит наш Ленин, и склоняются знамёна, потемнелые от пыли и гари всевеличайших сражений военной истории…

Этот первомайский парад будет почти как прежние, только во много раз прекрасней их. И наш добрый суровый Сталин будет, как раньше, стоять на трибуне среди своих помощников в трудах державства и войны, в делах славы и победы. Перед ним пройдут тысячи воинов, как близнецы похожих друг на друга, но он увидит и запомнит лицо каждого из вас, победоносцы Советского Союза, — и тебя, молоденький правофланговый в третьей шеренге, и тебя, танкист в кожаном шлеме, из-под которого выглядывает седая прядь, и тебя, математик войны, артиллерист, измеривший своими траекториями пол-Европы. И он спросит глазами каждого из вас: тебе хорошо, мой друг и любимый сын? И ты ответишь ему глазами — д а! И в то мгновенье — без слёз, и тем сердечнее! — мы вспомним о вас, погибшие товарищи наши, которые когда-то пели вместе с нами, делили с нами и хлеб, и чарку, и молодой энтузиазм пятилеток, а потом так щедро и безжалобно отдали свои жизни Родине.

Неразрывна наша связь с ними. Они также примут участие в параде. И настанет посреди нашего необыкновенного торжества один миг глубокого молчанья, когда тени павших героев незримо пройдут по этой прославленной площади — мерным маршевым шагом, промчатся на рысях или на больших скоростях атаки. И тогда солнце Первомая затмится ненадолго облачком, и как бы траурные морщинки прочертят боевые знамёна…

У советского народа бывали не однажды великанские свершенья, но такого величавого счастья победы наш поколенье ещё не испытывало никогда. Поэтому пристальнее гляди в этот день на мраморную трибуну мавзолея, и если душа твоя исполнена веры в свой народ, то увидишь живого Ленина рядом с вождём. Смотри, он стоит живой рядом со своим другом и продолжателем великого дела — Ленин, Ленин, Ленин! — и гордая довольная улыбка за свой героический и возмужавший народ светится в зорком прищуре его глаз… Тогда в руки твои вольётся сила, достаточная, чтобы сокрушить любое горе; ты испытаешь не сравнимый ни с чем восторг единства со своей страной; ты постигнешь сам, что означает бессмертие в своём народе.

Большего счастья никогда не было на земле. Пожелаем друг другу, чтоб сердце наше выдержало такую радость!

«Правда», 1 мая 1945 г.

Русские в Берлине

В жизни моего народа не однажды бывали минуты, когда всё, и честь, и богатства дедовские, судьба ставила под удар. Пасмурным взором очередного завоевателя она глядела нам в душу. Мы достаточно повидали их, всех мастей и калибров, от Тамерлана до Наполеона, да и в передышках непрестанно звенели мечи. Откуда только не задувала непогода в открытые на все четыре стороны просторы России!.. Не видать вкруг Москвы ни бездонных океанов, ни гор снеговых, и оттого легко было проникнуть к ней длинному жалу иноземной алчности. Словом, судьба не баловала нас, и в этих исторических поединках созрело и закалилось наше национальное самосознание.