Ромовый дневник - Хантер Томпсон

– Место называется Лондон, в штате Кентукки, – пояснил он. – «Лавровый округ» – славное местечко, чтобы исчезнуть.

– Исчезнуть хочешь?

Йемон кивнул.

– Возможно. Только не в Лавровом округе. – Он помолчал. – Мой отец пустился в разные игры со своей монетой – и мы потеряли ферму.

Я закурил сигарету.

– А чудное было местечко, – продолжил он. – Можно туда отправиться, весь день стрелять, гонять собак, черт знает что учинять – и ни одна душа в мире не станет тебе на нервы действовать.

– Угу, – буркнул я. – Мне тоже охотиться доводилось – вокруг Сент-Луиса.

Йемон откинулся на спинку стула и уставился в свой бокал.

– Над этим я тоже вчера стал раздумывать, и у меня возникло чувство, будто я по ложному следу иду.

– В смысле? – спросил я.

– Не знаю, не уверен, – ответил он, – Но у меня такое чувство, будто я следую курсом, который кто-то давным-давно проложил, – и что у меня при этом чертовски большая компания.

Я поднял взгляд на банановую пальму и позволил ему продолжить.

– И с тобой то же самое, – сказал Йемон. – Мы все проходим по одним и тем же проклятым местам, занимаемся одной и той же чертовщиной, которой люди уже пятьдесят лет маются, и все ожидаем, что вот-вот что-то случится. – Он поднял взгляд. – То есть – я бунтарь, я не прогибаюсь… и где же моя награда?

– Ты мудак, – пробормотал я. – Нет никакой награды. И никогда не было.

– Будь оно все проклято, – выругался Йемон. – Кошмар какой-то. – Он взял бутылку и допил ее из горлышка. – Мы просто алкаши, – сказал он затем. – Алкаши беспомощные. А, черт с ним – вот вернусь в какой-нибудь богом забытый городок и стану пожарным.

Я рассмеялся, и тут вернулась Шено. Мы еще несколько часов сидели в патио и пили, пока Йемон не встал и не сказал, что они едут домой.

– Подумай насчет этой ерунды на Сент-Томасе, – сказал он. – Можно и в игрушки поиграть, пока получается.

– Почему бы и нет? – пробормотал я. – Пожалуй, я поеду. Наверное, это будет последнее веселье в моей жизни.

Шено помахала на прощание и вслед за Йемоном вышла на улицу.

Я еще какое-то время там посидел, но было слишком тоскливо. Мысленно переходя от беседы с Йемоном к моей фотографии в «Эль-Диарио», я начал чувствовать, что близок к самоубийству. Кожа покрылась мурашками, и я стал задумываться, не одолевает ли меня в конце концов все это пьянство. Затем я вспомнил заметку про паразитов в местном водопроводе, напечатанную «Ньюс» на прошлой неделе, – про мелких червячков, которые разрушают внутренности. Господи, подумал я тогда, мне лучше отсюда выбраться. Я расплатился и вытряхнулся на улицу, мотая головой влево-вправо и понятия не имея, куда мне идти. Просто гулять я не желал из страха быть узнанным и избитым разгневанной толпой – но одна мысль о том, чтобы пойти домой, в самое логово мух и ядовитых мандавох, где я спал уже три месяца, наполнила меня откровенным ужасом. Наконец я поймал такси до «Карибе-Хилтона». Битый час я проторчал в баре, надеясь познакомиться с девушкой, которая пригласит меня к себе в номер, однако познакомиться удалось только с футбольным тренером из Атланты, который хотел, чтобы мы с ним прогулялись на пляж. Я заверил его, что пойду, только вот сперва позаимствую на кухне мясную плетку.

– Зачем? – осведомился он.

Я недоуменно на него уставился.

– Разве вы не хотите, чтобы вас выпороли?

Он нервно рассмеялся.

– Подождите здесь, – сказал я. – Я только плетку добуду. – Я встал и прошел в комнату отдыха, а когда вернулся, его уже не было.

Никаких девушек в баре не наблюдалось – только дамочки средних лет и лысые мужики в смокингах. Меня трясло. «Боже, – подумал я, – наверное, у меня белая горячка». Я пил в предельном темпе, стараясь совсем напиться. Все больше и больше людей, казалось, смотрели исключительно на меня. Но я не мог говорить. Я чувствовал себя одиноким и беззащитным. И слишком ошалел, чтобы снять номер в отеле. Ехать было некуда, кроме как в грязную, полную тараканов квартиру. Другого дома у меня не имелось.

Там я зажег свет и открыл окна, затем сделал хороший глоток и растянулся на койке, решив почитать журнал со своими заметками. Дул легкий ветерок, но шум с улицы был таким ужасающим, что я бросил всякие попытки читать и выключил свет. Люди все ходили мимо по тротуару, заглядывали в окна – и теперь, когда они не могли меня видеть, я ожидал, что в окно в любой момент могут залезть грабители. Я раскинулся на койке с бутылкой рома на пупке и прикидывал, как мне себя защитить.

Будь у меня «люгер», подумал я, мне бы ничего не стоило продырявить ублюдков. Приподнявшись на локте, я уставил палец в окно и представил себе, какой славный выстрел я мог бы сделать. На улице было как раз достаточно освещения, чтобы выхватить силуэт. Я знал, что все произойдет очень быстро, что у меня не будет выбора: только нажать на спусковой крючок и оглохнуть от жуткого рева, бешеных воплей и скрежета вслед за кошмарным глухим ударом сбитого с подоконника тела о тротуар. Соберется толпа, и мне, вероятно, придется из самозащиты пристрелить еще нескольких. Затем прибудет полиция – и этим все закончится. Меня узнают и, скорее всего, убьют прямо здесь, в квартире.

Боже, подумалось мне, я обречен. Живым мне никогда отсюда не выбраться.

Тут мне показалось, какие-то твари ползут по потолку, а голоса в проулке выкликают меня по имени. Я задрожал и буквально облился потом, а потом впал в тяжелый и путаный бред.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Той ночью склеп Салы окончательно меня добил. На следующее утро я рано встал и отправился в Кондадо искать квартиру. Мне хотелось солнца, чистых простыней и холодильника, где можно держать пиво и апельсиновый сок. Хотелось продуктов в кладовке и книг на полках, хотелось, чтобы я мог время от времени оставаться дома, хотелось ветерка в окно и мирной улицы снаружи, адреса, который звучал бы по-человечески – вместо «для передачи» или «до востребования».

Десятилетнее накопление таких блудных адресов может давить на человека как сглаз. Начинаешь казаться себе Вечным Жидом. Именно так я себя и чувствовал. После одной ночи слишком долгого сна в вонючем гроте, где мне и на минуту оставаться не хотелось, для пребывания в котором не было никакой причины, кроме того что он чужой и дешевый, я решил послать его ко всем чертям. Если там была абсолютная свобода, значит, я досыта ею наелся и отныне намерен был искать что-то менее абсолютное и куда более комфортабельное. Мало того, что я собрался заиметь адрес, я собрался заиметь еще и машину – и если мне следовало заиметь что-то вроде обширных поддерживающих связей, я готов был и их заиметь.

В газете были объявления о сдаче квартир, однако первые несколько штук оказались слишком дороги. Наконец я нашел одну над чьим-то гаражом. Это было именно то, чего мне хотелось, – масса воздуха, большое раскидистое дерево с обилием тени, бамбуковая мебель и новый холодильник.

Женщина запросила сотню, но когда я предложил семьдесят пять, быстро согласилась. На машине перед домом я увидел широкую липкую полоску, где значилось «51», и в ответ на мой вопрос хозяйка рассказала, что они с мужем борются за статус штата для Пуэрто-Рико. Они владеют кафе «Ла-Бомба» в Сан-Хуане. Знаю ли я его? Разумеется, знаю, часто там бываю – несравненная кухня и низкие цены. Я рассказал, что работаю для «Нью-Йорк Таймс» и пробуду в Сан-Хуане около года. Напишу серию статей, направленных на то, чтобы Пуэрто-Рико признали штатом. Но для этого мне потребуется абсолютное уединение.

Мы понимающе друг другу улыбнулись, и я дал ей деньги за месяц вперед. Когда хозяйка попросила еще семьдесят пять в качестве задатка, я сказал, что на следующей неделе получу зарплату и тогда непременно вручу ей требуемую сумму. Она благодарно улыбнулась, и я поспешил уйти, прежде чем она успела еще с чем-то ко мне пристать.

Сознание того, что теперь у меня есть собственный дом, наполнило меня безмерной радостью. Даже если б меня уволили, у меня было достаточно денег в банке, чтобы малость отдохнуть, а при том, что Сандерсон собирался отшелушивать мне по двадцать пять купюр в день, никаких проблем вообще не оставалось.

Я дотопал до Авенида-Эшфорд и сел на автобус до редакции. На полпути туда я вспомнил, что сегодня у меня выходной, но мне хотелось проверить почту, так что все равно приехал. Пока я шел по отделу новостей к почтовым ячейкам, меня окликнул Сала.

– Ну, приятель, – выдохнул он, – тебе бы пораньше здесь оказаться. Лоттерман узнал, что Моберг выписал чек за наш залог, – сперва попытался заколоть его ножницами, а потом гнал, как борзая, аж до самой улицы. – Он кивнул. – Коррида, да и только. Я думал, Мобергу не жить.

– Боже милостивый, – пробормотал я. – А что с чеком? Он по-прежнему в силе?

– Думаю, да, – ответил Сала. – Лоттерман потеряет лицо, если его аннулирует.