Победа Элинор - Мэри Брэддон

Элинор Вэн сложила скомканный лист бумаги и нежно спрягала его на грудь. Потом, упав на колени, всплеснула руками и подняла их к низкому потолку маленькой комнаты.

— О, Боже мой! — вскричала она. — Выслушай обет отчаянного существа, у которого осталась только одна цель в жизни.

Синьора Пичирилло встала на колени возле Элинор и старалась заключить ее в свои объятия.

— Душа моя! душа моя! — умоляла она. — Вспомните, как было написано это письмо, вспомните, в каком состоянии духа находился ваш отец…

— Я ничего не помню, — отвечала Элинор Вэн. — Кроме того, что мой отец велел мне отомстить его убийце. Он был убит! — запальчиво вскричала она. — Если эти деньги, эти несчастные деньги, потере которых он предпочел бы смерть — были отняты от него нечестным образом. Он был убит. Какое было дело злодею, обворовавшему его, что сделалось с бедным стариком, которого он оскорбил и обманул? Какое ему было дело? Он оставил моего отца, оставил его отчаянным и несчастным, оставил его после того, как обобрал его и сделал нищим, оставил его умирать в отчаянии. Выслушайте меня вы оба и помните, что я скажу. Я очень молода, я это знаю, но я научилась думать и действовать за себя не с сегодняшнего дня. Я не знаю имени этого человека, я даже не видела его лица, я не знаю кто он и откуда, но раньше или позже я клянусь отомстить ему за жестокую смерть моего отца.

— Элинор, Элинор! — закричала синьора. — Разве так должна говорить жешцина-христианка?

Девушка обернулась к ней; в ее серых глазах сверкал теперь почти сверхъестественный блеск. Элинор Вэн приподнялась с колен, и ее тонкий стан выпрямился во всю свою вышину, ее длинные, каштановые волосы заструились по ее плечам, тихий свет заходящего солнца освещал ее волнистые косы, сиявшие, как золото. В своей отчаянной решимости и девственной красоте она походила на юную мученицу средних веков, готовую идти на пытку.

— Я не знаю, так ли должна говорить женщина, — сказала она. — Я знаю только; что это будет цель всей моей жизни.

Глава IX. ОЖИДАНИЕ БУДУЩЕГО

История, рассказанная Ричардом Торнтоном Элинор Вэн, была простым повторением несчастной истины. Веселый и беззаботный мот, переживший свои лета и истративший три богатства, кончил свою жизнь собственной отчаянной рукой в кофейной близ Сент-Антоанской заставы.

Между другими обычаями века, в котором жил Джордж Вэн, преобладала картежная игра. Сангвинический характер Вэна был именно того свойства, которое привлекает человека к картежному столу и держит его под демонскими чарами рокового зеленого сукна, заставляя надеяться, когда нет никакой надежды до тех нор, пока карманы его опустеют и он должен уходить в отчаяние, не имея денег на проигрыш.

Это был порок в жизни Джорджа Вэна. Он старался вознаградить свою ежедневную расточительность самыми сумасбродными картежными спекуляциями, тонкими соображениями игрока, которые так непогрешимы в теории и так разорительны на практике. Элинор никогда этого не знала. Если отец ее не приходил по ночам, и она должна была ждать его много часов в неизвестности и недоумении, она не знала, почему он не приходит, или зачем он бывает гак часто несчастен и уныл, когда возвращается домой. Другие могли угадывать причину полуночных отсутствий старика, но они были слишком сострадательны, чтобы рассказывать правду девочке. В Париже, в чужом городе, где у него было мало знакомых, старый порок сделался сильнее, и Джордж Вэн проводил ночь за картами в каких-нибудь нечестных местах, куда его заманивали его неблагородные сообщники. Он заводил странные знакомства в эти дни его упадка, как это часто бывает с бедными людьми.

Он проигрывал беспрестанно, его обманывали без всякой совести, но вспомните, что его жизнь была очень скучная, он жил для света, и общество, какого бы то ни было рода, было решительно для него необходимо. С подобными-то людьми провел он ночь перед своей смертью. Подобные-то люди украли у него деньги, которые, если бы пс несчастная случайность, были бы в целости переданы содержательнице пансиона в Булонском лесу.

Смерть старика возбудила мало внимания в Париже. Публичные игорные дома были закрыты давно по распоряжению правительства, и уже нечасто случалось, чтобы доведенные до отчаяния люди простреливали себе голову на том самом столе, на котором они только что проиграли свои деньги, но все-таки все знали очень хорошо, что в блестящем городе много играли в карты, в кости и бильярд — и самоубийство картежника не могло расстроить никого.

Мистрис Баннистер написала холодное письмо в ответ на то, в котором Ричард Торнтон извещал ее о смерти ее отца и прислала вексель на контору Блоунта на сумму, которую она считала достаточной для похорон старика и для содержания Элинор в продолжение нескольких недель.

«Я посоветовала бы ей вернуться в Англию поскорее, — писала вдова маклера. — Я постараюсь найти ей какое-нибудь приличное место надзирательницы за детьми или ученицы модистки, может быть, но она должна помнить, что я надеюсь, что она будет сама содержать себя и она не должна ожидать от меня никакой помощи больше. Я исполнила мой долг к моему отцу с значительной потерей для себя, но с его смертью всякое притязание на меня прекращается.»

Джорджа Вэна похоронили, в первые дни болезни его младшей дочери, между заброшенными могилами. Ричард Тортон заказал грубый крест одному из каменщиков близ кладбища. Джордж Вэн мог бы быть похоронен, как безымянный самоубийца, если бы случай не привел Ричарда Торнтона в морг, где он узнал отца Элинор в неизвестном мертвеце, которого последним принесли в это мрачное убежище, потому что у Джорджа Вэна не было бумаг, которые могли бы подать ключ к его личности во время его смерти.

Утро после того тихого сентябрьского дня, в который Элинор Вэн узнала подлинную историю смерти ее отца, синьора Пичирилло в первый раз заговорила серьезно о будущем. В нервом пылу своей горести Элинор Вэн не подумала о своем отчаянном положении, не подумала и о жертвах, приносимых ей синьорой и Ричардом. Она ни разу не вспомнила, что они оба остаются в Париже только для нее, она знала, что они тут, она видела их ежедневно и видеть их, как ни были они добры и ласковы, было тяжело и утомительно для нее, как видеть все на свете.

Она была удивительно спокойна после известия, сообщенного ей. Когда прошла первая вспышка горести после чтения письма ее умершего отца, ее обращение сделалось почти неестественно спокойно. Она сидела весь вечер отдельно от окна, и Ричард напрасно старался привлечь ее внимание даже хоть па минуту. Она молчала, размышляя о бумаге, лежавшей на ее груди.