Повелительница снов - Ирина Дедюхова

— Сурен, ты меня знаешь, если она помрет, живым ты из станицы не уйдешь!

— Ой, не пугай, Петя, я — пуганый! Что мне-то с ней делать? Ведь она умирает уже…

— Я тебя, Сурен, предупредил, поэтому — решай!

— Ладно, езжай, Петр! Телеграмму ее родителям отбей, мне еще с ними, из-за тебя, дурак, объясняться. Вот каким они меня выпустят! Чем вы там на хуторах занимаетесь, что потом таких девчонок привозите?

— Ты, Сурен, на меня, что ли думаешь? Да, я жениться на ней хотел!

— Я знаю, что ты не при чем, у нее аппендицит. Только очень необычный аппендицит, и прорвался уже. Ты ее адрес у сестры из карточки возьми, она там что-то ей нашептала. Слушай, Петь, ты только народ хоть не смеши! Жениться! Она сестре сказала, что ей двенадцать лет!

— Сколько?

И двое мужчин с интересом посмотрели на еще красивое женственное Варькино тело, в коже которого уже явственно угадывался землисто-восковой оттенок.

Больничку Сурен содержал в чистоте. Варе меняли белье по несколько раз на день, потому что он решил колоть ей ударными дозами пенициллин, а после уколов в дырочку у нее все сочилась сукровица. Она так же упрямо отказывалась от еды и питья, зная, что ей нельзя ничего брать в рот. Сурен и Петька съездили по другим больницам района за необходимыми лекарствами. Для умирающей казачьей девочки с глухого хутора им отдавали последнее. Сурен приказывал ей ставить капельницы, Варя все впадала в сон, а сны под капельницей получались ужасными. Ее измучило часто повторявшееся видение, что брат Сережка тянет к ней ручки из какого-то огромного горящего каменного дома, каких Варя нигде, даже в Москве и Ростове не видела. Она кричала ему: "Прыгай сюда! Я поймаю!", Сережка прыгал, Варя тянула к нему руки и с ужасом видела, что они у ней обрублены по локти и поймать его она уже не сможет…

Она приходила в себя от укола иглы капельницы и снова уходила куда-то в свои сны. Она все продолжала жить, страшная рука отпустила ее перед самым входом в тоннель и теперь уже не держала, боль потихоньку сворачивалась в ней, уменьшалась. На третьи сутки она понемногу стала ходить. Она бы еще лежала, сил у нее совсем еще не было, но, зная, что Петька должен был дать телеграмму, очень ждала маму. А с ее фамилией ее все время вызывали радостные за нее няни. Она тащилась к выходу, потому что строгий до самодурства Сурен запрещал вход в больницу кому-нибудь из посетителей, а больным и персоналу в чем-то не больничном, начиная с нижнего белья. Причем, это не распространялось на Петьку, проведывавшего ее в палате в кирзовых сапогах после очередного налета на соседние больницы. У входа всегда стояли какие-то незнакомые люди, они с испугом вглядывались в Варьку и говорили: "Это вы кого нам позвали? У нас бабушка старенькая, а это молодая… вроде бы". Раздраженный персонал орал, что просили они Ткачеву, так вот это Ткачева и есть! Находившись так вдоволь, она отказалась идти в пять утра к приехавшей маме.

— Не пойду, опять скажут, что вы им страсть Господню привели!

— Но ты ведь — Варя?

— Варя…

— А маму у тебя Еленой зовут?

— Ну…

— Вот она и приехала, телеграммой твоего Петьки трясет, с трех ночи тебя требует!

— Да брешете вы все!

— Ну-ка, выходь! А то Сурену пожалуюсь!

Варя ничего не ела и не пила шестые сутки, двое из которых ее били понос и рвота. Теперь уже ничего невозможно было в ней понять: молодая она или старая, красивая или некрасивая, кожа приобрела зеленоватый оливковый оттенок. Она была больше похожа на скелет, рот ее был приоткрыт, потому что губ не хватало, чтобы закрыть ровные крупные зубы. Петька только с тоской смотрел на оставшиеся от прежней Варьки большие зеленые глаза.

Варя узнала в сидевшей на скамейке женщине свою маму. Она протянула к ней руки, но мама почему-то смотрела ищущим взглядом за ней, в дверной проем. Значит и ее мама ждет совсем не ее. Варя позвала маму и очень удивилась, когда мама, вглядевшись в нее, вскрикнула и упала в обморок, больно ударившись о скамейку…

А через неделю тот же Петька вез их с мамой назад, на хутор. Варька быстро поправлялась, Сурен, правда, сказал, что ей все равно у них в городе надо делать операцию, но месяца через два, не раньше. Мама всю дорогу ругалась на бабушку и весь хутор. Она заявила, что они немедленно уезжают, немедленно! И Петька грустно подмигивал через ее голову своей несостоявшейся супруге, ставшей уже почти хорошенькой.

Больше Варю и Сережу на хутор не отправляли. С трудом пережив последующую зиму, старики перебрались с хутора сначала к одной дочери, потом к другой, теряя в дорогах свой трудами добытый скарб. Подворье их вначале стояло пустым, и Варя еще питала какие-то неясные надежды на то, что когда-то она сможет вернуться на хутор. А потом колхоз, что-то заплативший дедушке, передал уже разграбленный к тому времени надел чужим людям. Варя тосковала, плакала, но поделать ничего не могла. В их уральском городе можно было жить, работать, но умереть Варе хотелось бы на хуторе.

Отдаваясь вечной ночиВ миг последний, час прощальный,Что захватишь между прочимВ сборах скорых и печальных?Может запах тополиный?Детский отклик злому горю?Или клекот журавлиный,Что зовет к чужому морю?Лес в росе? Родные лица?Лай собак? Степное лето?Там, когда я стану птицей,Не забыть б в полете это!

ВАРЬКЕ ВСЕ ОБРЫДЛО

Осенью, в конце первой четверти Варваре сделали операцию, которая длилась полтора часа. Мамин друг, оперировавший ее, шепотом рассказывал маме, что они не могли найти даже признаков аппендикса, как будто у Варьки не было его вообще. И только спустя час бесплодных поисков у нее в животе обнаружили затянутые жирником его остатки, которые уже самостоятельно рассасывались и устранялись ее организмом. Ассистенту кафедры, написавшему об этом случае в медицинский журнал, вернули статью за недоказанностью фактов.

Варя много и с удовольствием прогуливала занятия в школе. Когда ей бывало совсем невмоготу, она шла к участковой врачихе и со слезами на глазах ей говорила: "Все, больше не могу! Если не дадите справку — сбегу!". Врачиха жила у них же в доме, у нее были две дочки, девочки-двойняшки годом старше Варьки. Это были такие оторвиги, что Варвара, в сравнении с ними, была просто ангелом. Все стекла на дверях в подъезды были побиты ими, скамейки тоже рушились ими, сирень безжалостно обдиралась ими же, а то, что они творили со светильниками в подъездах, не укладывалось ни в какие разумные рамки. Милые, ухоженные, домашние, с виду, девочки были чрезвычайно жестоки в дворовых драках, поэтому даже Варька старалась всегда брать их сторону.