Октябрь - Александр Яковлев

Прижатый к стене людским потоком, Иван жадно присматривался к ним.

Вот они. Идут. Рабочие, с которыми он сжился, за которых был готов отдать жизнь… Идут.

А он… Он оторван. Вот масса, десятки тысяч их идут дружно, одной большой семьей, а он, Иван Петряев, считавшийся главою рабочих организаций целого района Москвы, он остался в стороне и смотрит на них, как чужой, как враг.

Впрочем, именно он враг. Может быть, в дни восстания он стрелял как раз в этих рабочих, идущих теперь за гробами. Как знать? А не лежит ли вот в этом гробу рабочий, убитый им, Иваном Петряевым?!

От волнения у Ивана закружилась голова. Он невольно закрыл глаза… Почему-то вспомнилось, как десять лет тому назад, когда он мечтал о всенародном восстании, ему рисовалась именно такая картина, какую он видит теперь. Десятки тысяч рабочих с винтовками в руках выйдут на улицу. Это будет непобедимая армия!

Вот, вот теперь они идут, эти рабочие.

Сами набьем мы патроны,К ружьям привинтим штыка.

Это они поют. Набиты патроны, на винтовках штыки, царь в Сибири, буржуазия сломлена, и народ, разрывая цепи, идет к свободе…

Иван застонал от боли и скрипнул зубами.

— У, черт!.. ошибка!!

Когда прошла процессия, он решительно пошел назад, домой. Шел быстро, чуть задыхаясь от волнения. Скорей, скорей! Выход найден, и ошибка будет исправлена. Дома он достал из сундучка, стоявшего под кроватью, браунинг, пошел на Ваганьково кладбище и там на могиле Акимки выстрелил себе в висок. На безлюдном кладбище выстрел вышел робким.

ХХVIII

Прошло две недели.

Город с изумительной быстротой залечивал раны, нанесенные страшной бойней. Всюду чинили выбитые окна, проломанные крыши и стены, поваленные заборы. Толпы рабочих с кирками и лопатами заравнивали улицы, изрытые окопами.

Люди работали, как муравьи, у которых прохожий расшвырял ногой жилище.

Во время боя говорили, что теперь Москва в три года не сумеет исправить окна, разбитые пальбой: стекол нет.

Но уже к концу второй недели почти не было видно разбитых окон.

Люди проявляли изумительную жизнеспособность.

Только Кремль был по-прежнему заперт, разбитый, с обезображенными воротами и башнями.

И жила еще печаль в старом доме на Пресне.