До встречи в раю - Сергей Дышев

- Здравствуйте, товарищи выздоравливающие! - радостным голосом произнес он, дабы сразу вселить оптимизм в больные души.

Ответили нестройно, но многие сразу догадались, что перед ними большой начальник.

- Ну, что приуныли? Бросили вас, а вы и раскисли... Самоуправление ввести надо. Кто у вас старший?

- Я! - гордо ответил Автандил.

- Ты кто, врач? - Командир с сомнением оглядел больничную одежду Цуладзе.

- Нет, я больной.

- Молодец! Надо брать инициативу в свои руки. Что я могу предложить?.. В казармах выделим места для самых тяжелых. Там еще несколько семей беженцев живут. Потеснятся. А остальных могу расселить только по палаткам. Насчет питания сложнее. Но с голоду умереть не дадим... А вот и наш врач идет. Синицын, принимай пополнение!

Костя прослышал, что полк наводнен умалишенными, и поспешил, зная, что чаша сия не минет его.

Командир распорядился:

- Кормить продуктами из складов "нз", с комдивом этот вопрос буду утрясать. А потом пусть городские власти разбираются сами: привыкли выезжать на военных. Только и занимаются тем, что делят должности, а городскими делами заниматься некому!

л9.75Вечером Хамро покормил всех кашей с тушенкой "нз", отчего больные сразу полюбили его, почувствов в нем родственную душу. Проследив за трапезой, Костя ушел к себе грустить и страдать. Он дал себе слово даже

не подходить к Ольге, но уже через пятнадцать минут ему страстно захотелось, чтобы она вновь позвонила, ну, как вчера...

После ужина, когда в окнах штаба зажглись желтые огни и отблески их серебристо замерцали на листве тополей, Автандил решил собрать всех здравомыслящих. Он объявил, что пора ввести самоуправление. Но большинству это ничего не говорило, и Цуладзе пояснил: будем выбирать старшего, которого все должны слушаться.

- Кто же он? - спросил поэт Сыромяткин.

- Конечно, я! Разве ты сомневался, глупый стихоплет?

- Но позвольте, а как же демократия! - Сыромяткин вскочил, замер по стойке "смирно", будто заслышал государственный гимн.

- Демократия - это необходимость меньшинства для воли большинства. Вот сейчас ты увидишь, что за меня все проголосуют. Почему? Потому что у меня есть организаторские способности, потому что именно я вас сюда привел, вы все сожрали ужин и даже не сказали мне "спасибо"...

- Спасибо, спасибо, Автандил! - закричали наиболее ослабленные душой.

- Вот видите... Широким жестом он обвел массы. Впрочем, сидело перед ним не более сорока человек из трех сотен больных. А кроме того, у меня есть американские доллары, на которые я могу купить всем новые халаты. Вот они, видите? - Цуладзе достал пачку банкнот и потряс ими в воздухе, как колоколом. И шелест купюр прозвучал не менее волнующе, чем призывный набат. Итак, кто из присутствующих против меня?.. Прекрасно, значит, ни одного. Значит, я директор! Спасибо за доверие! На этом позвольте закрыть...

- А главного врача забыли? - выкрикнул Сыромяткин.

- Давай главного врача! - раздались крики. Только хорошего надо! И чтоб нас не лечил!

- И не очкарика!

- Все очкарики - преступники. И их надо расстрелять! - подвел итог спора Автандил.

- Давайте выберем Карима,- предложил Сыромяткин. Только если он честно признается, что никогда не носил очки.

Карим встал, поклонился и, положив руку на сердце, произнес:

- Клянусь, что никогда в жизни не носил очков.

Карима выбрали единогласно. В своей короткой речи он пообещал, что никого не будет лечить, потому что душу нельзя насиловать, ибо это есть великий грех.

- А кто будет санитаром? - вдруг раздался женский голос.

Это была Анна, единственная женщина на собрании. Она куталась в темное одеяло, из-под которого виднелись только ее голова и блестящие глаза.

- Санитарами будем по очереди,- ответил "главный врач". Хочешь быть санитаркой?

- Хочу,- тихо призналась Анна.

- Ну и будь,- великодушно позволил Карим. Сейчас он чувствовал особо приподнятое настроение: он, безвестный психически больной человек, стал главным врачом!

Разошлись с шумом и гамом. Спать никому не хотелось, да и негде было. Лежачих втиснули в переполненные казармы, вызвав поток проклятий и ругани со стороны прижившихся здесь беженцев, хотя они и сами были на птичьих правах. Впрочем, если взять орла и сравнить его с какой другой пичугой, то у первого птичьих прав гораздо больше...

Глубокой ночью Юрка-сирота вернулся к пепелищу. Целый день он как неприкаянный ходил по городу, надеясь увидеть Машу. Первым делом он проник в полк, бродил среди палаток беженцев, громко звал ее по имени. Но никто не видел худенькой девушки в мини-юбке. Потом Юра пошел по центральной улице, вышел к штабу Национального фронта, спросил о Маше у разбитных парней с автоматами, которые стояли у входа. "Не видели, брат",- ответили ему.

В лечебнице, освещая путь спичками, он пробрался в палату, где лежало скрюченное тело. Когда он осветил страшный угол, то с ужасом и изумлением обнаружил, что труп исчез. Юрка пробежал по палате, заглядывая под все койки,- черного тела не было. "Но ведь я своими глазами видел! Ведь не померещилось же мне..." Юрка вбежал в соседнюю палату, обыскал и там все углы, но тщетно. Он сел на железную раму кровати и тихо расплакался. "Значит, уже похоронили..." Теперь он понял, что жизнь его закончилась.

С этими горькими раздумьями Юрка спустился вниз, уже не вздрагивая от скрежета стекол под ногами: все было безразлично. Он не стал ложиться в каморке, открыл подсобку (ключи носил с собой), чиркнул спичкой о коробок и увидел то, что и хотел увидеть: семь новеньких полированных гробов с завитушками, рюшечками и прочими "примочками". Он с трудом стащил верхний гроб - не лезть же под потолок! - снял крышку с крестом, положил в сторону. Внутри было что-то вроде перинки. "Мягко будет",- грустно подумал Юрка, поколебавшись, снял кроссовки, потом носки, сразу ощутив влекущую прохладу земли. Он ступил в уготованную деревянную нишу, мрачно усмехнулся, представив себя со стороны, опустился на колени, потом осторожно вытянулся, сразу почувствовав жесткость деревянных боков. И тут же стал подпирать, давить в бок нож, который он носил в последнее время. Юрка вытащил его из-под себя - почти живое существо, даже в чехле осязаемо ощущалось отточенное лезвие... "Хуже некуда",- подумал он, сжимая нож и сожалея лишь о том, что не сгорел вместе с Машей...

* * *

В своих шестьдесят лет Кара-Огай чувствовал себя как никогда сильным и уверенным. А к нытью русской любовницы относился примерно как к назойливому писку комара. Его возраст имел прекрасные преимущества: он знал, как обращаться со слабым полом. Люське этого не понять. Ей хочется разъезжать по городу в белой красавице машине. Чего ездить, куда? На посмешище всему народу: вон, скажут, любовница старого дурака Огая покатила... В столице ей делать нечего. Подруг пусть сюда приглашает. Пусти ее в Россию к маме, дочку хочет увидеть. Уедет, а там... Мало ли что может случиться! Скажет ей старая дура: сиди, не езжай никуда, мы тебе тут мужика найдем, зачем тебе азиат? Ведь так и скажет, старуха чертова... Надо денег ей переслать, пусть лопнет от радости!.. Эти женщины, как куры: один глаз в одну сторону смотрит, второй - в другую, а общую картину ни черта перед собой не видят...

Кара-Огай ехал не просто на встречу, а на праздник, который он приказал устроить по поводу полного освобождения города от фундаменталистов. Сегодня вечером в пригородном колхозе, которому уже присвоили его, Кара-Огая, имя, соберутся все командиры и самые лучшие боевики. Дома он оставил младшего брата Казика, хотя тот очень просил взять его с собой. "Пусть присматривает за цветочком. Еще надо заслужить свое место среди героев".

А перед воротами поставил зека Сирегу. Надежный парень, свой, уже успел отличиться. Ему и трофей в награду распределили - почти новые "Жигули", шестерку. Лидер решил приблизить его. К людям, имевшим тюремное прошлое, у него было неровное отношение.

Они проехали к зданию клуба, на котором еще сохранились коммунистические лозунги, объехали памятник Ленину, остановились у входа. Человек десять вышли встречать его.

Потом все было именно так, как и представлял себе Лидер: долгие речи, аплодисменты, тосты, восславления его, Кара-Огая, полководческого, политического таланта, щедрого сердца, открытой души, зоркого глаза и твердой руки.

Вдруг у него защемило сердце, он вышел на улицу. Со стороны города донесся едва различимый отзвук взрыва, будто дальняя гроза за горизонтом. Но никакой грозы, конечно, быть не могло. "Пацаны, что ли, хулиганят с гранатами? - подумал Кара-Огай. Слишком много оружия бродит по рукам. Раздать легко, отобрать трудно..."

"Поеду домой",- неожиданно решил Кара-Огай.

При подъезде к городу он увидел зарево, отблески которого окрашивали редкие тучки на небе. Кара-Огая поразила эта картина, хотя в последнее время немало повидал страшных пожарищ. "Беда",- понял он, буквально нутром ощутив холодный ужас.