Ленинград — срочно... - Валерий Волошин

Глава VIII

«…Докладываю: 6 декабря с. г. в батальоне произошло чрезвычайное происшествие. В 3.24 во время наблюдения за самолетами противника вышла из строя установка «Редут-6». Причина — отказ осциллографического отметчика. Через два часа неисправность была обнаружена и устранена инженером Купрявичюсом, после чего станция снова включилась в работу. По утверждению воентехника 1-го ранга Осинина отказ вызван конструкторско-производственной недоработкой. В целях исключения подобного даны указания на все «дозоры» провести техническую профилактику «Редутов» согласно поочередному графику, исключающему ослабление воздушного наблюдения.

«…Немедленно назначьте расследование ЧП на «Редуте-6» для привлечения инженера установки Купрявичюса к суду военного трибунала. В состав комиссии направляю военного дознавателя — представителя штаба корпуса. Инженера батальона Осинина к расследованию не привлекать.

— …Не выходит у меня из головы Купрявичюс, комиссар, — вздохнул Бондаренко. — Похоже, что Соловьев решил избавиться от инженера. Случай представился… Может, и прав полковник. Коль имеются подозрения, зачем испытывать судьбу?

— Нет, командир, если помнишь, я придерживаюсь другого мнения, когда дело касается судьбы человека.

— Ты на Заманского намекаешь? Так я бы и сегодня с ним простился — ненадежный он! Глазенки вечно шныряют, будто где-то нашкодил. Лучше подскажи, куда его деть. Тем более что бензина нет, машина обездвижена.

— Однако, по отзывам бойцов, шофер достойно вел себя в засаде, устроенной на твоей квартире.

— Что толку, комиссар. Подлец-то не выявлен, на свободе гуляет. Вот если только теперь…

— Ну, перегибаешь, командир. Все шишки сваливать на Купрявичюса не надо. Мое мнение: подозрения относительно инженера шиты белыми нитками. Факты о другом говорят. И Осинину я верю. А он, как ты знаешь, за Купрявичюса горой. В общем, я сам поеду на «шестерку». Тем более что речь идет о коммунисте. Пора ставить точки над «i».

На «шестерке» Ермолина догнала новость: ему присвоили очередное звание — батальонного комиссара. Запасных шпал, чтобы прикрутить еще по одной в петлицы, при нем не оказалось. Однако военный дознаватель, капитан, прибывший от полковника Соловьева и успевший уже несколько часов покрутиться на «точке», любезно предложил две новенькие шпалы, которые вытащил из нагрудного кармана гимнастерки.

«Запасливый», — почему-то с раздражением подумал о нем Ермолин, но знаки отличия взял. Спросил:

— Какие первые впечатления, долго думаете здесь пробыть?

— Нет, картина ясная. Купрявичюс халатно провел регламентные работы на установке. В гнезде под одной из ламп оказался парафин, который, став изолятором, вывел из строя отметчик, — уверенно ответил капитан. — Можно писать заключение.

— А вы не торопитесь? Парафин-то откуда взялся? Ведь не Купрявичюс его туда залил!

— Все может быть, товарищ батальонный комиссар…

— Послушайте, — резко перебил капитана Ермолин, — вы сами по образованию кто? Инженер?

— Никак нет. Юрист. Но…

— А вот инженер батальона Осинин утверждает, что парафин из-за высокой температуры накалившейся лампы, расплавившись, вытек из конденсатора, расположенного рядом. Конструкторская недоработка! Неисправность вроде бы проста, но на самом деле не каждый способен обнаружить ее. А Купрявичюс все-таки справился. Теперь благодаря ему, кое-что изменив, мы исключим аналогичные аварии на других «Редутах». Так в чем же, товарищ юрист, виноват Купрявичюс?

Капитан смутился и тоже с нотками раздражения в голосе ответил:

— Неужели вы не понимаете, что если бы Купрявичюс своевременно проверил контакты, когда делал профилактику, то выключение установки в момент налета можно было бы избежать!

— Почему вы считаете, что он их не проверял? Осциллограф-то работал, а следовательно, изолятор-парафин в тот момент под цоколь лампы еще не затек, — парировал Ермолин. — Нет, уважаемый, разбираться нужно досконально, а то загубим достойного человека.

— Но полковник Соловьев инструктировал меня…

— Не думаю, чтобы он дал вам указание собрать непроверенную информацию. Или не так?

— Да нет… — замялся капитан.

— Ну вот, видите! В общем, считаю, что надо вжиться в обстановку, понаблюдать за работой инженера, а потом делать выводы. Согласны? — И, не дожидаясь ответа, комиссар закончил — Значит, договорились…

Купрявичюс в ту ночь заступал оперативным дежурным «Редута», и Ермолин решил идти вместе с ним. Ночь выдалась звездной. Хрустел под ногами снег, а снизу, от дороги, доносился несмолкаемый гул моторов: спешили от Ладоги машины с продовольствием в Ленинград.

— У меня сейчас такое чувство, товарищ батальонный комиссар, — сказал Купрявичюс, — как будто от нас все зависит. Именно от «шестерки», от остальных «Редутов» батальона.

— Это верно, и я думаю об этом… Вы спускались вниз, к дороге, лозунг читали?

— А как же! Я, наверное, всю жизнь буду помнить эти слова: «Товарищ, Родина и Ленинград твоих трудов не забудут никогда!»

— Правильно, это из письма товарища Жданова к работникам ледовой трассы. Так вот, как вы считаете, они относятся лично к вам — инженеру радиоустановки, и к каждому из расчета «шестерки»?

— Никто не знает, для чего мы здесь стоим, чем занимаемся. Но мы-то знаем, что защищаем небо над Дорогой жизни, а значит, тоже на совесть потрудились здесь!..

— Мыслишь верно, — перешел на доверительное «ты» комиссар, — но нужно не просто трудиться, а работать с двойной, тройной отдачей.

Они медленно пошли по тропинке вверх, к церкви. Рядом с ней притулился заброшенный сарай, на крыше которого «выросла» березка, маскировавшая «Редут».

— Стой, кто идет?! — послышался окрик часового.

— «Ленинград»! — назвал Купрявичюс пароль.

— «Москва», — отозвался часовой, пропуская офицеров к установке.

Все-таки решили меня эвакуировать. Саша силой втащил в машину, направляющуюся в Кобону. «Это приказ, так что подчиняйся. Оклемаешься — возвращайся…»

Я не подчинилась: сошла и с первой автоколонной, следовавшей навстречу, еду теперь в Ленинград. Если я не могу больше работать на лесозаготовках и стала для отряда обузой, то мне самой решать, куда податься. Почему я должна уезжать в тыл?! Так хочется хоть чем-то, пусть самым малым, но помочь городу, моему Ленинграду!

— Красавица, что молчишь, зовут тебя как?

Шофер, бородатый дядька с добрыми глазами, хочет меня расшевелить. Отвечаю:

— Нашел красавицу, волосы выпали, ноги как у слона. Ведьмой меня зовут. Ведьма Света.

Дядька крякнул, прокашлялся:

— Прости меня, дурака старого. На, держи, — протянул он мне луковицу.

Боже мой! Настоящая, огромная, а какая пахучая! Я прижала ее к губам, представила вкус, и голова пошла кругом.

— Ешь, ешь, косы снова вырастут.

Надкусила ее вместе с шелухой. Хрустит лук, сладкий, как яблоко. «Надо же поблагодарить его», — только теперь дошло до меня. Но поняла, что ничего сказать не смогу. Наверное, он догадался, успокоил:

— Помолчи, милая, полакомься. Вишь, ночь звездную крупу по небу как рассыпала, а коршунов фрицевских нету, слава богу. Пока не налетели, нам это на руку: докатим потихоньку до города и, глядишь, назад успеем вернуться…

За поворотом слева потянулся косогор. Посреди девственного снега выделяются темные избы — это Ириновка. Вспомнила подружек. На прошлой неделе ревели мы все белугами. Жалко было нашего летчика. Он вел бой прямо над делянкой, где мы лес рубили. Один против стаи стервятников. Его «ишачка» подбили, летчик посадил самолет на небольшую полянку неподалеку от нас. Когда мы приплелись к самолету, там уже были какие-то бойцы. Откуда они взялись? Говорят, на бугре у церкви их землянки. Они нас к самолету не подпустили. Летчика вытащили, а он был уже мертв…

Вдруг меня осенило: «Приеду в Ленинград и сразу в военкомат. Попрошусь на фронт. Умолять буду. Слабая? Ничего, окрепну. Лишь бы только взяли. На любую службу, но — на фронт!..»

Старший оператор Микитченко обнаружил цель на расстоянии 145 километров в районе Луги. Оператор Веснин забубнил в телефонную трубку цифры — пошло донесение на КП Ладожского бригадного района ПВО и главный пост. Купрявичюс, прокладывая на планшете маршрут цели, коротко бросил сидевшему позади него Ермолину:

— На нас летят, товарищ батальонный комиссар!

— Сколько самолетов в цели? — спросил Ермолин.