Кого ты выбрала, Принцесса? - Ольга Некрасова

По фигуре ей можно было дать семнадцать. По лицу дурак дал бы двадцать один, а мужчина чуть поумнее кактуса дал бы все Натальины двадцать девять и смущенно склонил бы голову, признавая ее царственное превосходство. Между прочим, эти двое — Паша и Гера — звали ее Принцессой. Паша — в постели, Гера — за глаза, в своих с Пашей разговорах, и было понятно, что он это не подслушал и не от Паши узнал, а просто сам для себя решил, что Наталья — Принцесса.

Солнце едва пробивалось сквозь сплошную стену плюща, обвившего террасу, но все равно было жарко. В недрах ресторанчика, в темноте, полыхало открытое пламя, и Наталье не хотелось глядеть в ту сторону — казалось, что от этого становится еще жарче.

— Я сегодня улетаю в Тель-Авив, — сказал Гера и замолчал, ожидая, что кто-то спросит зачем. Но Наталья смолчала, а Паша, осатаневший от постоянного соперничества и, как всегда, невыспавшийся, буркнул что-то вроде "скатертью дорога".

Подали огромный вертел с какими-то птичками, наверное голубями. На вертеле их было штук пятнадцать. Гера ножом показал официанту, что ему нужно две птички, Паша — что вообще одну.

— Эх, вы, едоки, — сказала Наталья, пока официант снимал птичек в их тарелки. — Я штук пять умну.

— Не торопись, — предупредил Паша. — Это мясной ресторан. Сейчас принесут второе-третье-пятое-десятое.

Наталья свою ошибку поняла, но не признала, потому что избаловалась за последние дни. Она из принципа отмерила на вертеле пять птичек, и официант снял их двузубой вилкой, поглядывая на Наталью с восхищением.

Птички таяли на языке. Тонких костей не чувствовалось.

— Я там заказал справки в нескольких архивах, — обиженным голосом сказал Гера. — Все должно быть уже готово. Если он в Израиле, его найдут. Здесь люди без вести не пропадают.

Для Натальи само собой разумелось, что журналист говорит о Мишке. Но Паша о Гериных поисках не знал и ревниво надулся из-за того, что у нее с Герой какие-то общие тайны. Наталья подумала, что, пожалуй, заигралась. Не заслужил Паша такого отношения. Хорошо, что журналист уезжает. Вернется — надо будет ему показать, что ей с Пашей и вдвоем хорошо, а третий — лишний.

Подали мясо, вроде нашего шашлыка, но без уксуса и такое перченое, что Наталья, попробовав кусочек, долго сидела с открытым ртом. А потом налегла на грейпфрутовый сок. Соки здесь были не из банок и не из пакетов, а из фруктов.

— Когда у тебя самолет? — деловито спросил журналиста Паша, поглядывая на часы.

— Вечером, — разочаровал его Гера. — Завтрашний день я в архивах, день у нас в резерве, а потом и вам пора собираться.

Сказав про день в резерве, Гера красноречиво посмотрел в Натальину сторону. Было ясно, что этот день он отводит ей на встречу с Мишкой, если, конечно, Мишка найдется. Паша опять ничего не понял и начал тихо злиться, а Гера опять заговорил о Мишке. При этом он темнил всячески, чтобы еще сильнее завести Пашу.

— Не волнуйся, — говорил Гера, хотя Наталья не больно-то волновалась. — Все будет окейчик, разыщем. В конце концов, до Бовина дойдем. Разыщем, как не разыскать!

Паша пытался вставить словечко. Прямо спросить, о ком идет речь, ему не позволяло самолюбие, и он придирался к Гериным словам, нес чепуху полную:

— Окейчик, портвейнчик…

Гера не без основания смотрел на него как на придурка и для контраста солидно рассказывал о своей встрече с Бовиным.

Надо было бы остановить их, но Наталье не хотелось рассказывать Паше о бывшем муже сейчас, при Гере, а выдумать какую-нибудь постороннюю тему она не успела. Паша с журналистом рассорились насмерть. Кто-то из них что-то сказал — Наталья не расслышала, — и оба вдруг замолчали, уставившись друг на друга и тяжело дыша.

— Посмотрим, — угрожающе сказал Гера.

— А что смотреть? Я уже видел. — Паша криво улыбался и говорил через губу. — Мастер художественного слова: языком молоть. А как до дела…

— Зато ты деловой, — оборвал его журналист. — Контракт уже успел подписать?

Паша широким движением смахнул на пол тарелку с мясом; журналист ловко отскочил, ухитрившись не опрокинуть стул, и стоял в борцовской позе, полуприсев и расставив руки.

— Хватит! — крикнула Наталья, и мужчины неожиданно успокоились. Вызвали официанта, расплатились строго пополам и пошли к Пашиной прокатной машине так целеустремленно, как будто успели о чем-то сговориться. Паша на ходу что-то буркнул по-английски.

— Само собой. Не на верблюдах же, — ответил журналист.

— Прекратите! — еще раз прикрикнула на них Наталья, и оба стали заверять, что уже прекратили, что вели себя как петухи, а теперь им стыдно, и прости, Наташа.

Эта их подозрительная дружность Наталье не понравилась, а когда Паша пустил журналиста за руль, она окончательно поняла, что здесь какой-то подвох. Раньше, сколько Гера ни просился поводить машину, Паша ему не позволял, а после ссоры позволил. Это могло означать, что ссора продолжается каким-то непонятным Наталье образом.

Паша сел к ней на заднее сиденье и заснул мгновенно, откинувшись затылком на подголовник и всхрапывая.

— Я хочу знать, что вы затеяли, — сказала Наталья в Герину сосредоточенную спину.

Журналист увлеченно топтал железку. Машина у него бежала резвее, чем у Паши.

— Ничего особенного, Наташ. Запланированный сброс адреналина. В рамках приличий.

Машина мчалась прочь от Эйлата по уже знакомому Наталье шоссе. Здесь они с Пашей ехали к Мертвому морю. Ей показалось, что она узнала место, где швырнула ему бриллиантовое кольцо и вышла из машины. Хотя это вряд ли. Пейзаж за стеклами не менялся: слева горы, справа — пустыня и на горизонте опять горы, и то самое место ничем не отличалось от всех других.

Паша похрапывал, журналист смотрел на дорогу.

— А тебе не кажется ли, Гера, — зло сказала Наталья, — что вы слишком увлечены своим конфликтом? А на меня вам по большому счету наплевать.

— Ну зачем ты… — Журналист бросил на нее быстрый взгляд в автомобильное зеркальце и обезоруженно признался: — Да, у мужчин так бывает: заигрываемся, забываем, с чего все началось, ради чего… В конце концов, ты мне никаких надежд не подавала, и по-хорошему мне надо было бы тихо свалить. Но я должен победить твоего Пашу, и дело, ты права, уже не в тебе, а в нас… Нет, в первую очередь все-таки в тебе. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь, — полувопросительно сказал журналист, и Наталья кивнула его внимательным глазам в зеркальце, хотя сейчас вдруг поняла, что не знает.