Газета Завтра 331 (14 2000) - Газета Завтра Газета

Вернемся к "Летнему театру". На картине по обе стороны бульдозера, который сгребает в яму для сжигания тела убитых и замученных, я написал две черные фигуры. С одной стороны, это эсэсовец с автоматом, с другой — заключенный со звездой Давида на груди. По поводу этой второй фигуры разразился сильнейший скандал. По мнению некоторых горячих голов, выходило, что этой картиной я оскорбил всех евреев. Но я-то знал, что пишу. Ведь это же факт, что среди внутрилагерного начальства, тех же жестоких капо, а также в зондеркомандах, которые сжигали трупы, было много евреев. Мне говорили, что это ложь. Я стоял на своем. Тогда в один из лагерей уничтожения в Польше был спешно отправлен министр культуры. Ему показали документы, подтвердили, что да, так оно и было. Тем не менее скандал разрастался. Требовали убрать если не саму картину, то знак с груди заключенного. Я сказал: ничего убирать не буду. Я пишу то, что видел своими глазами, пишу о взаимоотношениях между людьми, а также то жестокое время, которое, как бы вам теперь ни хотелось, не было однозначным.

Против меня начался настоящий террор. Незнакомые люди неоднократно звонили домой: ночью, рано утром. Звонили с угрозами: "Ты теперь не жилец, мы тебя убьем, а работы уничтожим". И эти угрозы имели под собой основание. Потом мы с сыном обнаружили, что из тринадцати работ по крайней мере восемь были повреждены ударами рукой, кулаками. Но смелости не хватило облить их бензином, кислотой или пырнуть ножом. Кто это делал, как?..

А пока в ЦК КПСС, лично Брежневу, в разного рода общественные организации со всех концов Советского Союза от Одессы до Биробиджана летели гневные письма, телеграммы. Послал свою жалобу тогда и один белорусский художник, ныне проживающий то ли во Франции, то ли в Израиле. Не оставлена была без внимания и "мировая общественность". Писали в ООН, ЮНЕСКО, в "Нью-Йорк таймс". Без устали вещали об "антисемитской" работе "Свобода", "Голос Америки", не считая других подголосков. Со многими письмами, даже на имя Брежнева, с переводами статей меня пытались знакомить. Я расписывался, что "ознакомился", брезгуя их читать. Потому что глубоко убежден: ни в одной моей картине не было и капли лжи. Но я коснулся темы, на которую было наложено жесткое табу, — преступление сионизма против человечества, и прежде всего против своих же соплеменников.

Серию этих картин, под благовидным предлогом персональной выставки художника Савицкого, а как мне потом стало известно, по предложению Юрия Андропова, затребовали в Москву. Выставка была на Крымском валу, к ней добавили несколько моих работ с Третьяковки, но закрыли ее раньше срока. Скандал не стихал. В конце концов в мастерскую приехал Петр Машеров и сказал: "Я, вообще-то, понимаю, почему весь этот сыр-бор. Настоящая правда многим не нравится. Но у меня к тебе все-таки личная просьба — убери ты эту звезду. Так надо".

Я уважал Петра Мироновича, потому, немного поколебавшись, согласился, сказав, что выполню его просьбу. Но поставлю другой знак, знак раввина. Он сказал: ставь что хочешь, только убери звезду Давида! И я поставил вместо нее — сиреневый треугольник и желтую полоску. С такими знаками были в Бухенвальде. Не много, но были. Я видел. Евреи знают, что это за знак, но шума не подняли.

Кстати, в серии "Цифры на сердце" была и еще одна работа под названием "Отбор". Там в группе обнаженных девушек разных национальностей, которых фашисты отобрали для уничтожения, можно узнать польку, венгерку, русскую, хорошо узнаваема и еврейка. Я подходил объективно — в ряду других европейских народов страдали, гибли и евреи. Но не меньшие муки пережили и другие. Теперь, по прошествии времени, я хорошо понимаю, почему был раздут этот вселенский скандал. Я был один из немногих художников-свидетелей того, что в действительности происходило в фашистских концлагерях. Подлинных свидетелей. А это не вписывалось в концепцию Xолокоста".

Окончание следует

Обратите внимание, у нас Вы можете заказать перекидной календарь на заказ 9 , причем любого, интересующего Вас дизайна!

Леонид Селезнев МАЯКОВСКИЙ и ЭМИГРАЦИЯ

Исполнилось 70 лет со времени гибели поэта Владимира Маяковского. Что это было — самоубийство или политическое убийство — нельзя с полной уверенностью утверждать и сегодня. В пользу версии о политическом убийстве нашел весомые аргументы В.И.Скорятин (см. его книгу "Тайна гибели Владимира Маяковского", М.: "Звонница — МГ", 1998), но смерть помешала ему завершить писательское расследование.

Автор этих строк в течение последних 10 лет занимался исследованием "белых пятен" в библиографии критической и мемуарной литературы о творчестве Маяковского. Таких крупных "провалов" оказалось три: это прежде всего периодика и книги русской эмиграции; некоммунистическая и несоветская печать времен гражданской войны в России; наконец, русская национально-консервативная (так называемая "черносотенная") печать 1912-1917 гг. Результаты моих библиографических разысканий будут опубликованы в этом году в нескольких журналах. В данной же публикации я хочу хотя бы кратко охарактеризовать лишь один фрагмент русской эмиграции: как оценивали личность и творчество такого, казалось бы, "интернационалистского" (или космополитического) поэта, как Маяковский, те, кого принято называть русскими националистами.

По логике вещей можно было бы предполагать, что сугубо отрицательно. Однако все оказалось не так однолинейно. Именно в национально ориентированной печати русской эмиграции (а не в космополитических и масонских "Последних новостях", "Современных записках", "Числах" и т.п.) был поставлен наиболее точный "диагноз" того болезненного творческого кризиса, который привел Маяковского к гибели (если принимать версию самоубийства). Уже в одном из самых ранних откликов на смерть Маяковского ("Новое время", Белград, 1930, 29 апреля) русский профессор А.Л.Погодин характеризовал творческий путь Маяковского как сплошную "карамазовщину", сделку его совести с сатанинским режимом. Это раздвоение и означало постепенную деградацию и гибель поэта. Примечательно, что в русской национальной печати (будь то во Франции, Германии, Югославии, Болгарии или Маньчжурии) никогда всерьез не воспринималась версия о сугубо интимных причинах самоубийства Маяковского (в отличие от того "слезного сиропа", который проливался в "демократических", масонских органах печати эмиграции).

Такой последовательный русский националист и антисоветчик, как Иван Солоневич, будучи куда "правее" Бунина или Ходасевича, проживший 17 лет внутри репрессивно-тоталитарного режима, хорошо представлял, что значило написать и опубликовать в СССР такие вещи, как "Клоп" и "Баня". Поэтому он ставит Маяковского в ряд классиков, с Пушкиным и Лермонтовым (см. его статьи: "Нечто юбилейное"//Голос России. София, 1937. 16 февраля; "Пути, ошибки и итоги"//Наша газета. София, 1939. 19 июня). Солоневич, вероятно, увидел в Маяковском сквозь всю идеологически-интернационалистскую мишуру прежде всего национально-государственного, имперского поэта, честно служившего своему государству — и преданного этим государством...

Подобно И.Л.Солоневичу, изредка, но вспоминали о Маяковском — с пониманием его трагедии как поэта советского "в безбожном царстве иудо-коммунизма" — в изданиях русских фашистов ("Русский авангард", Шанхай, "Наш путь", Харбин; "Нация", Шанхай) и близких к ним по духу русских радикал-националистов ("Время" Б.А.Суворина, Шанхай; "Понедельник", Шанхай; "Луч Азии" атамана Г.М.Семенова, Харбин; "Россия", Нью-Йорк; "За новую Россию", "За Родину", София; "Младоросс", "Младоросская искра", "Бодрость", "Завтра", Париж; "Новое слово", Берлин"). В отличие от "западников" либерал-демократов всех оттенков с их идеалом независимой от власти, "атомизированной" творческой индивидуальности, — русские национал-социалисты и неомонархисты 30-х годов признавали возможность "государственного искусства" (разумеется, на совершенно иной, чем в СССР, национально-идеологической основе) и зависимость творческой личности от национально-соборного общественного организма. Поэтому радикал-националисты если не с сочувствием, то с пониманием относились к пафосу государственного патриотизма у Маяковского советского периода (ибо враг у них был один и тот же: западный интернациональный капитал и западная бездуховная "цивилизация") и отвергали его раннюю индивидуалистическую поэзию. (Либерально-демократическая литературная критика эмиграции, наоборот, как поэта ценила больше раннего, "футуристического" Маяковского). Так, в газете русских фашистов "Наш путь" (Харбин, 1936, 7 июня) в статье Ю.Баталова "В красных зажимах" говорилось о неудавшейся попытке "иудо-коммунистического" советского режима сделать Маяковского своим лакеем...