Портрет художника - Александр Лекаренко

            И он хохотал, глядя я глаза Вечности и обнимал море, утекающее сквозь пальцы, и он плакал безысходными слезами существа, осознающего реальный ужас своего бессмертия и иллюзорность любой реальности, и слезы его переполняли море, состоящее из слез миллионов поколений. Ему хотелось вдохнуть море, но он не сделал этого. Он уперся ногами в его дно, он прополоскал рот и выплюнул море ему в лицо. Он стиснул клыки, он пошел по холодным камням к дому - все дальше и дальше от холодного моря, все ближе и ближе к теплым человеческим огням.

            Глава 34.

            Так получилось, что первый успех у публики пришел к Алеше не без содействия отца Аристарха. Отец Аристарх провел немало времени в Богом проклятом монастыре и привез оттуда серию фотографий, сделанных им в ходе расследования. Церковь все еще обладала гигантским авторитетом в Греции - полиция не осмелилась вмешаться в ее дела, и снимки были уникальными. Отец Аристарх имел неосторожность показать их Алеше, и у того сразу возник замысел картины, прежде чем был сделан первый эскиз, у него уже было название - “Проклятие”.

            Отец Аристарх не одобрил замысла и не позволил Алеше воспользоваться фотографиями, но Алеша был художником, и одного взгляда на них ему оказалось достаточно.

            Через два месяца картину показали в университете, и она привлекла немалое, хотя и противоречивое внимание художнической общественности. Затем картина была выставлена в “Каллисто” - не в персональной экспозиции, но в отдельном, специально затемненном зале и подсвеченной снизу белым фонарем. Галерея не объявляла торгов, однако через три дня некий меценат из Америки предложил за полотно через посредника очень солидные деньги и получил его в собственность, неожиданно обогатив как владельцев галереи, так и автора - но Алеше осталось неизвестным, что меценатом была фирма “Гриззл, Гиббон энд Проктитт”.

            Ветер возвращался на круги своя, выдувая из дому призрак Елены, Алеша закончил роспись университетской аудитории и взялся за следующую, Афро приобрела привычку ходить по “бутикам” и перестала носить джинсы, уже никто не предлагал ей работу натурщицы, да она ей была и не нужна. Несколько раз Афро осторожно затрагивала тему семьи, но Алеша уходил от темы - он не был готов принять ответственность за собственную кровь и не хотел ответственности, он точно знал, что ветер придет и уйдет, но барабаны рока никогда не утихнут в его сердце. Он жил размеренной жизнью, зная, что мера его иллюзорна, он жил в ожидании перемен и гнал свой алый мотоцикл по черной дороге, не зная, что ждет его за поворотом судьбы.

            Алешина мама все больше времени проводила с Калликандзаридисом, что очень нравилось Калликакдзаридису и не нравилось его жене, у мамы появились ранее неизвестные ей проблемы, и она уже не могла или не хотела общаться с Алешей так часто, как хотелось бы ему.

            Отец Аристарх после того, как Алеша ослушался его, замкнулся в неприязненном молчании и не отвечал на звонки. - “ Ну и черт с ними “, - думал Алеша, лаская живую Афро или тело Афро, проступающее на картине, - “Я пишу свою жизнь своими красками и не нуждаюсь в наставниках “. - Он увлекся древнегреческими философами и с наслаждением читал Пирра, Зенона и Эпикура, постигая их учение об автаркии - самодостаточности философа, он еще не понимал, как наивен он, и как наивны были мудрые греки, он слышал плач Иеремии, Иезекииля и Иова, но не внимал их плачу, он уже был там, где был мало кто из людей, он был молнией в ночи, но молния погасла, и остался мальчик, играющий в ночи со своими игрушками, чтобы не заплакать.

            Портрет Афро давался ему с большими усилиями, но это были усилия любви, дающие наслаждение, он поливал полотно своим потом, но его творение принадлежало только ему, и его пот, смешиваясь с красками, прорастал портретом так, как рождается ребенок - в муках и с кровью, открывая глаза, навстречу жизни.

            И все же Афро обманула его, как обманывают все женщины всех мужчин от начала мира. Когда портрет был закончен, она сказала Алеше, что беременна на втором месяце. Алеша молча ушел в свой кабинет и заперся в нем. А когда вышел, чтобы обнять Афро и поцеловать ее, ее не было в доме.

            Он поехал к Марго, но Марго не видела подругу. Он обошел кампус, стуча во все двери, ко всем знакомым, но Афро нигде не появлялась. Он объехал все кафе, рестораны и забегаловки, куда могла зайти Афро, но ее там не было. К утру, раздавая деньги клеркам, он прочесал все отели, мотели и пансионаты - но не нашел Афро. Она могла поехать к своим родителям, которые жили в турецкой Анатолии, но вернувшись домой, он обнаружил ее паспорт в ее платяном шкафу. Без всякой надежды на успех, он все же позвонил своей матери - но мама ничего не знала об Афро. Тогда он начал обзванивать больницы и полицейские. участки, но и туда Афро не попадала.

            Когда солнце, выплыв из-за моря, поползло к зениту, он, после долгого раздумья, начал набирать номер отца Аристарха.

            Глава 35.

            Прошла неделя, и три недели прошло - только портрет в заброшенной студии напоминал об Афро. Полиция хранила многозначительное молчание, как и положено полиции, отец Аристарх, удивительно холодно отнесшийся к известию об исчезновении Афро, почти сразу уехал в Богом проклятый монастырь и не давал о себе знать. Мама волновалась, она звонила и даже предлагала приехать, чтобы поддержать Алешу, но Алеша резко отказал.

            Теперь он находился в своем кабинете, была ночь, он достал из шкафа хрустальную женщину и поставил ее на стеклянный диск с галогеновой лампой внутри - вверх ударил черный луч и уперся в потолок пятном розового света.

            Он выпил уже бутылку вина, смешанного с консервированной кровью, на столе перед ним лежал лист толстой промокательной бумаги, разрисованный мордашками песика Снуппи, и стоял стакан, до половины наполненный водой. Алеша никогда раньше не принимал наркотиков и понятия не имел, какая доза ЛСД является предельной, но ему было все равно. Он ненавидел весь мир и себя в том числе, мир без Афро был никчемной пустышкой, заполненной багровыми вспышками ярости, он готов был искать Афро за пределами жизни, он не знал, что ее исчезновение поставит его на грань сумасшествия, и не знал, как самостоятельно войти в состояние сновидения.

            Он взял лист промокательной бумаги и опустил его в воду - Снуппи ухмыльнулись через стекло, как через линзу, вода помутнела, потом снова стала прозрачной, но приобрела чуть желтоватый цвет. Он выдавил в стакан остатки зелья, взял его и выпил залпом.

            Хрустальная женщина медленно обернулась вокруг себя, поворачиваясь к нему выпуклыми ягодицами, он уже не мог оторвать от нее глаз, он погружался в нее, он стоял, сияющий, на пьедестале из крови, и из чаши его рук вверх бил столб черного света, он стиснул на руле ладони, он повернул ручку газа и помчался вперед по черной дороге, пронизанной белым пунктиром разделительной полосы.

            Он мчался в пространстве без времени, не осознавая ничего, кроме белого луча фары, пока белый луч фары не уперся в покосившиеся кресты кладбища Тогда он остановился и пошел вперед, пробираясь меж темных кипарисов и провалившихся могил, идти было тяжело, он шатался, его ноги увязали в кладбищенской земле, его сердце билось в груди, как булыжник - другого оружия у него не было. Так он пришел к каменному склепу и вошел внутрь, через распахнутую дверь, Афро лежала, обнаженная, на гробовой плите, ее горло было перерезано от уха до уха осколком оконного стекла, кровь застыла черным зеркалом на ее груди.

            Мистер Вич и Гриззл-младший, взявшись за руки, хихикали в углу склепа, он сунул руку за своим камнем, и камень рассыпался в прах в его руке. Вдруг лица упырей перекосились, они вжались спинами в стену, но бежать было некуда, он сорвал с головы шлем цвета бордо, и его волосы цвета спелой пшеницы хлынули ему на плечи, он пошел вперед, он улыбался, его ноги, обтянутые синими джинсами, танцевали, его черные сапоги, едва касались земли.

            Афро заплакала за его спиной, и он начал рвать упрей на куски, он упивался их страхом, он топтал их сердца, облепленные кладбищенской пылью, он топтал их головы, их горький мозг брызгал на его пляшущие ноги, он наслаждался хрустом их костей, их болью, пока от них не осталось ничего, кроме черной грязи, и все вокруг стало столбом черного света.

            Он кружился в столбе черного света, как снежинка во тьме, падая, падал во тьму, пока снежинка не стала слезой на щеке мертвой Афро и слеза не исчезла в черном зеркале крови, тогда не стало ничего.

            Глава 36.