Пять синих слив - Наталья Николаевна Молодцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Идиотка… На что она тратит время, когда муж… когда дама, пришедшая сама по себе, уже обвила его плечи своими пухлыми ручками…
Торопливо, не глядя по сторонам, Эльвира прошла среди танцующих пар, вышла в вестибюль, держа номерок на ладони. Швейцар подал шубу, не скрывая своего к ней пренебрежения.
Ну и пусть! Лысая шуба – это даже оригинально. Это тоже признак вкуса, только не хорошего, а отличного!
Отличного от других…
На улице шел редкий снежок, и было светло от праздничной иллюминации. Светло и холодно. Эля шла, не совсем соображая, куда, и бормотала:
Очень холодно девчонке,
Бьет девчонку дрожь…
Сзади послышались шаги. Она упрямо докончила:
Замочила все юбчонки,
Идя через рожь…
– Эля, постой! Ты куда? Вечер же еще не закончился!
– Для меня закончился!
– А как же подарки для детей?
– Не хочу! Не хочу туда возвращаться! Чтобы смотреть, как ты лапаешь эту декольтированную даму?
– А сама? Этот жгучий брюнет…
– Это не брюнет, а сволочь! И мразь!
Владька резко, до боли, дернул ее за руку.
– Остановись же, наконец! Послушай, Аленький…
А вот это уже запрещенный прием. Когда он называл ее Аленьким (она тут же вспоминала его глупую строчку: «Эля – Аля – Аленький цветочек»), с нее тут же слетала вся ярость, какой бы сильной она ни была. Слетала и уносилась прочь…
– Послушай, Аленький… Мы же будем выворачиваться наизнанку совсем не для них.
– А для кого?
– Для детей, которые ждут подарков. И стихи будем читать не для них.
– Для кого же?!
– Лично я – для тебя. Хотя, признаться честно, пару стихов я ей все-таки прочитал.
– Кому?
– Декольтированной, как ты изволила выразиться, даме. И она – не поверишь – разрыдалась мне в плечо.
– Ах, ах… И ты, конечно, рассиропился?
– Я стал ей рассказывать о тебе! И тогда она заявила, что богатые люди не они, а мы. Мы с тобой, представляешь?
Владька мягко, будто не он только что до боли сжимал руку, привлек ее к себе, и, отдаваясь его воле, на волнах мгновенно подступившей к горлу нежности она поплыла из зимы в наколдованное Владькиными губами лето:
И какая нам забота,
Если у межи
Целовался с кем-то кто-то
Вечером во ржи…
На отшибе
Махал Махалыч – звали его в селе. Без юмору, без смешинки народу скучно, особенно в нынешнее сумеречное время. Колхоз давно прихлопнули, какого-то управляющего вместо председателя привезли. Да ладно бы мужика – бабу. Утром она приезжает из райцентра на машине, вечером таким же макаром уезжает. Это как – чтобы председатель, ну пусть и управляющий по-теперешнему, жил не в селе, вместе с народом, которым руководить приставлен, а где-то на стороне? Это все равно как не мать, а мачеха в доме. Чужая.
Ну да где ему разобраться во всех этих новых порядках. Тут с собой – и то не все ясно. Хоть то же имя взять: в детстве был Мишкой, в женихах – Михаилом. А как зажил семейной жизнью да попер на колхозной работе в передовиках – так и в Михаила Михайловича произвели.
А потом всему – крах. Колхозу, привычной жизни. Да и семейной тоже. Выросшие дети разъехались, жену схоронил. Сейчас ему даже говорить с сельчанами – и то не больно охота. Он и взял манеру: спросят о чем – поглядит недоуменно да и махнет рукой. Ну и как тут было народу не воспользоваться моментом, Махал Махалычем не наречь? Сказать честно, он и не обижается на это то ли имя, то ли прозвище: пускай тешатся, от него не убудет. Хотя где-то глубоко внутри себя… Народ ведь какой: за глаза – Махал Махалыч, а как в водонапорной башне поломка, как пересохнет в колонке вода – так и идут во двор к нему, к его колодцу, и тут уж если не полной регалией, так хотя бы Михалычем назовут.
Колодец Михалыч соорудил по двум причинам. Первая – живет на отшибе, на самом краю села, и когда строили водопровод, при советском еще времени, то ли труб не хватило, то ли еще чего, но до его дома линию не довели.
А второе – не больно ему водопроводная вода и нравится. Потому как железом отдает. Ржавчиной. Вот он и почистил заброшенный, вырытый в огороде еще дедом колодец, подновил сруб, крышу над ним поставил. Еще и красочкой синенькой прошелся по ней – пусть веселее глядится. Цепку крепкую в райцентре купил. Ну и стал пользоваться своей персональной водой, еще и односельчан время от времени выручает.
Но вот однажды зашла в его двор женщина совсем незнакомая. И мало того что незнакомая, еще и всем видом не своя, не деревенская. Местные бабенки больше в байковых халатах ходят, а эта в цветастом сарафане; местные повязывают платок узлом под подбородком, а у этой платок – чудное дело – жгутом перекручен, и концы его отведены назад. Получается, голова как венком опоясана. Кто такая?
Вышел Михалыч по такому случаю на крыльцо.
– Здравствуйте. Говорят, у вас колодец есть. Можно я водички наберу? – спросила незнакомка.
Тут уж не отмахнешься, пришлось отвечать:
– Чего же нельзя. Для того и сделано.
Тем же вечером пришел за водой Василий, давний Михалычев дружок, с которым они вместе когда-то и пахали, и сеяли. Присели на крылечко, закурили.
– Ты подумай, Михалыч, совсем народу работы не стало. На посевную своих людей из района привезла. Управляющая-то. Убирать, говорит, они же будут. Объясняет: у них техника такая, что вы в ней не сообразите.
Михалыч по привычке молчал. А Василий шел дальше:
– И чем теперь местному народу заниматься? Только и остается – самогон гнать.
В ответ – опять молчок. Дружок осерчал:
– Ты совсем немтырем становишься. Женился бы, что ли. Вон и невеста в селе объявилась.
– Кто такая? – отверз наконец уста Михалыч.
– А-а, интересно все же… Бабенка вполне справная, стала на квартиру в пустой Дунькин дом. Говорят, картины рисует. Не нашенское, конечно, занятие, и потому непонятно, чего она в нашем селе забыла. Ну да у всякого свои причины. Так что заказывай, Михылыч, картину.
Михалыч, опять свое прозвище оправдывая, только рукой махнул: зачем ему?
А перед
