Кошмар с далекой планеты - Эдуард Веркин

Рвут на себе волосы.

Я вспомнил маму. И папу. Наверное, они действительно расстроились. И с этим надо что-то делать. Письмо написать на Шпицберген. Через неделю напишу пренепременно, сообщу, что ошибка вышла. Сообщу, что скоро буду. Через год. Что сейчас я… Навру что-нибудь. Что мы спасаем… Придумаю что-нибудь. Пингвинов ископаемых, моя мама любит, когда я спасаю слабых и сирых. Она сама известная спасательница, она бы с Авророй нашла общий язык.

Мысли о родителях ввергают меня в угнетенное состояние духа, я пробую уснуть, но получается еще хуже. Сон.

Сны мучительны. Мне снится, что я-настоящий погиб на планете Гоген. Там, в лесу, ночью. Упал с дерева, свернул шею. И хитрый МоБ прокралась в мой организм, скопировал его и отправил в путь. А сам я валяюсь где-то под тем деревом, и прорастает через меня поганый местный бамбук, и жуки меня еще едят…

Я просыпаюсь, выбираюсь в каюту и смотрю на Аврору.

А потом я смотрю на планету Гоген. Зеленую и мирную. Во всяком случае, с этой высоты.

Я вспоминаю Аврору. Не эту, а ту, ненастоящую. С которой мы прошли по лесу, с которой мы разбирали разрушенный поселок Монмартр, которая пыталась приручить механическую кошку…

Которая спасла мне жизнь.

Теперь та, другая Аврора, бродит там, внизу, смотрит вверх и никак не может понять, что с ней случилось. Почему она больше не человек, почему она никому не нужна…

И остальные бродят. Деревянские в количестве неопределенном, другие художники, кто-то из их семей. И вполне возможно, и даже очень вероятно, что там в тоске по распадкам слоняется Антон Уткин, реконструктор, звездный буканер и искатель приключений, не понимающий, что он делает в этом лесу.

Они ходят по лесу, по реке, по руинам разрушенных поселков, встречаются, разводят костры, пересказывают свои истории и тоже смотрят вверх.

А я смотрю вниз.

Впрочем, может, их уже и нет. Исчезли они, растворились, растеклись пузырящимися лужами.

А я есть. И гляжу на стену.

На стене кают-компании, справа от аквариума с дельфином-коматозником висит картина. «Сон на Гогене». Название, на мой взгляд, неудачное. Хотя когда я его увидел, долго смеялся. Из-за брызжущего символизма совпадения. И даже предложил картину переименовать. В «Кошмар на Гогене». И общий смысл сохранен, и игра присутствует. Аврора, разумеется, воспротивилась, так оно и осталось, «Сон на Гогене». А что? Лежит художник Гоген, а на нем мирным сном спят две собаки. Или росомаха…

Да, название неудачное, но сама картина… Настоящий шедевр без всяких оговорок. Любой музей, любая галерея посчитали бы за честь иметь такую картину. А она у нас. На железной, нарочито старомодно проклепанной стене висит бесценное произведение искусства.

Бесценное, но, к сожалению, не похищенное. Подаренное. Что, на мой взгляд, изрядно снижает его ценность. Да, подаренное. После своего спасения художник Деревянский подарил нам… впрочем, если быть до конца честным, то, конечно, не нам, а Авроре, свою картину. Это оказался настоящий Деревянский. Во всяком случае, ДНК-сканер шлюза показал его стопроцентную причастность к человеческому роду. Как и Авроры. Как и меня. Мы даже не заразились. Видимо, этот штамм передавался как-то по-другому. Может, на самом деле через укус – Деревянский рассказал, как его укусил какой-то странный пудель. И Аврора, когда мы с дерева свалились, ее тоже кто-то куснул – на запястье четко видны следы зубов. Инфекция проникла в организм, организм отбросил фантомов. Деревянского укусили раньше, и фантомов было больше. А потом…

Потом иммунная система переварила эту разновидность МоБа – самые страшные вирусы обычно самые неустойчивые, эволюция об этом позаботилась. Во всяком случае, ни в крови Авроры, ни в крови художника ничего подозрительного не обнаружилось. Здоровы, они оба были патологически здоровы, хоть сейчас в троеборье участвуй.

Мы закинули Деревянского на спутник Гогена, на пустующую карантинную базу, и там он в торжественной обстановке вручил нам свою живопись. Теперь она висит, радует глаз.

Так что цель экспедиции на Гоген достигнута. Вроде как.

Кстати, за те три часа, пока Деревянский пребывал в нашей компании, он четыре раза предложил Авроре стать его моделью. И эта Аврора ответила полным и жизнерадостным согласием.

От скуки я чуть за борт не выпрыгнул.

Высадили Деревянского и стали готовиться к переходу. Аврора заявила, что к управлению кораблем она меня не подпустит, ей, видите ли, неизвестна степень моего психического коллапса, я нуждаюсь в отдыхе, а может, и вообще, лечить меня надо.

Я сказал, что лечить меня не надо, а от отдыха не откажусь. Он мне и в самом деле не помешает. Лежу. Пью лимонад. Жую орехи. Пребываю в гармонии. Ну, почти в гармонии. Все было бы хорошо, но есть два «но».

Первое. Эта Аврора слишком глупая. Та мне гораздо больше нравилась. Эта все жужжит, жужжит, все пытается узнать, что со мной было, пока она почти голая пробиралась через лес к космопорту, ориентируясь сугубо по звездам и по внутреннему чутью.

– Ну так ты мне, может быть, все-таки расскажешь? – пристает она ко мне каждый час.

– Да ничего интересного там не было, – рассказываю я. – Я упал с дерева и заблудился. Как и ты, видимо. Только ты вернулась к космопорту через день, а я позже. Потому что я головой ударился…

– Ты в три года головой ударился, – возражает Аврора. – Когда стену ею прошибить пытался. И вообще у тебя в голове гайка, я видела твои рентгены.

– Маховик, – печально поправляю я, – у меня в голове маховик. А пока ты тут отдыхала в розовых пижамах, я, между прочим, там жизнью рисковал. Там в лесу такие гигантские крокодилы…

– Гигантские бреходилы там. И хватит врать, давай рассказывай, что там на самом деле произошло. Я же вижу по твоей хитрой физиономии, что ты от меня что-то скрываешь!

Анжелика Кошмар, тут уж ничего не поделать.

Я рассказываю.

– Там был Ян Пржельчик, мировой чемпион по плеванию пинг-понговыми шариками. Он отдыхал у своего друга, художника Дубосакского. Этот Ян, он каждый день тренируется. Сначала ест капусту, потом кнедлики, потом три пинты пива, а потом берет фунтовое ядро и глотает. У него глотка, как у анаконды, – широченная. А потом он как плюнет – так все городки и сшибает. А если пинг-понговым шариком, то кролика может убить.

– Ты дурак? – спрашивает Аврора.

Вопрос риторический. Зачем ей знать?

Иногда я думаю, что и мне все это знать незачем, моя душа и так переполнена скорбями чрез меру.

Второе. Ее железный попугай слишком гадко орет. Пока я боролся за жизнь, она тут усовершенствовала свое чудовище. Теперь он орет на разные лады, чтобы у меня привыкания не возникало. Возмутительно кричит, но гораздо более возмутительно то, что именно он кричит. Аврора утверждает, что она этому его не учила, что птица восприняла вибрации энергии и усвоила оскорбления самостоятельно.

Вот и сейчас.

– Аут дурак! – кричит железным голосом глупый механический попугай. – Аут дурак!

Я пытаюсь отрешиться.

– Аут дурак!

Отрешиться не получается. Корпус корабля начинает подрагивать, Аврора активирует отражательные контуры.

– Аут дурак! Аут дурак! Аут дурак!

Попугай кричит. Я приближаюсь к нему совершенно индифферентно, как бы невзначай, иду будто туда, бреду будто сюда. Резко хватаю за шею.

– Аут дурак! – орет птица под пальцами. – Дурак!

Быстрым движением сворачиваю позвонки, теперь пернатое смотрит в сторону собственного хвоста. Так мне кажется поначалу. Но потом голова поворачивается. И еще поворачивается. И возвращается на место. А попугай все орет и орет.

Голова оказывается свободновращающейся. Вероятно, Аврора предусмотрела возможность отрыва, попугай получился устойчивым к внешним воздействиям.

– Аут! – зовет из рубки Аврора. – Аут, если тронешь мою птичку, я тебе не прощу, так и запомни!

Она мне не простит. Какая досада. Я пытаюсь отломать голову проклятому попугаю, он пребольно клюет меня в руку. Крепкая птица, упорная птица, вся в свою хозяйку. Просто так не ушибешь.

– Знаешь, Аут, а я придумала, что нам делать дальше, – сообщает из рубки Аврора. – Через две недели состоится чемпионат по страусиным гонкам…

Зверское зрелище. Аврора, несущаяся на страусе по прериям. Выжимает слезу.

– Эти состязания – позор Солнечной Системы! Мы должны что-то сделать! Положить конец!

Она продолжает рассуждать о допустимых пределах, нечеловеческом произволе и человеческом шовинизме, а я упорно продолжаю колотить железного попугая о спинку дивана.

Жизнь тоже. Продолжается.

P.S. Еще кое-что. Кое-что странное. Чертовски странное. Оборвался дельфин. Гоша. То ли шевельнулся, то ли от старта, так или иначе, стропы оборвались, дельфин свалился на пол. Одному мне его, конечно, не поднять было, и я вызвал из рундука Заскока. Вместе подняли. Но… Я…

Короче, ноги у Заскока были перемазаны синей глиной. С маленькими-маленькими рубиновыми малинками.