Мертвый невод Егора Лисицы - Лиза Лосева

Мы миновали пустырь и вышли к зданиям рыбокоптильного завода. Он напоминал конюшню: приземистое здание четырехугольной формы, снаружи бочки, садки, осмоленный и вкопанный в землю чан. Нахиман пояснил, что это бут, чтобы держать рыбу.

— Я уже говорил вам, Егор: интрижек не делаю. — Он свернул к белым крашеным высоким дверям корпусов, помедлил. — Девушку жаль. Но, поверьте, не имел касательства. В клуб я не хожу. Брошюры о гигиене, сами понимаете, мною не востребованы, руки мою без напоминаний — маменька приучила. — Он кривовато улыбнулся.

У вытянутого, утыканного жердями навеса остановились.

— К тому же Рудина — прошу простить, что говорю в подобном ключе о даме, да еще и покойной, однако вынужден. Так вот, она была, конечно, хороша собой. Но я, поверьте, не очаровываюсь этим типажом — гражданки новой формации.

Нахиман доверительно, словно признаваясь в пороке, высказался в том духе, что уважает в барышне шарм, умение исполнить романс да «шелковые чулки». А прокламации и красные косынки — это не для него. По его же словам, он собирался после зимних праздников перебраться в город, не было смысла и связываться здесь. Если Нахиман складно врет, то девушка была бы ему обузой. Но раз она избавилась от ребенка, то, выходит, для любовника, кто бы он ни был, все сложилось удачно?

С мертвого белого ствола тополя при нашем приближении с гомоном поднялись птицы. Неподалеку торчали жерди коптильни. Пахло гарью, опилки еще дымились. Под навесом устроены солила. Рядом свернуты пустые мешки из-под соли, клейма еще старого хозяина.

— Вот, чтобы черную икру заготовлять правильно, то соли класть надо так, чтобы яйцо всплыло, — говорил Нахиман, обходя солила. — Да не просто всплыло, а на размер пятака. Местные хозяйки «вершки», корку икры из открытой бочки, дают на корм домашней птице. Лучше растет. Ох и люблю я, когда икра только что взята! С пробоями[55] хорошо яичницы нажарить. Или другое — сейчас редкость — балык из «холостого» осетра, не икряного, он более жирный. Обязательно попробуйте, если доведется.

Мы обошли широкую яму, где раньше рыбу ценных пород хранили живой до заморозков.

— Был и холодильник пудов тысяч на пять, с машинным охлаждением. Сейчас вышел из строя. Часть улова продавали, остальное перерабатывали. Осетрину, белужатину, селедку «в залом» — знаете, как это? — Он согнул руку и показал. — Мера — мужская рука до локтя.

Нахиман отпер двери, приглашающе махнул рукой. Пока он говорил, я осматривал сети, крюки, топорики — «салковнички».

— Ну, завод, конечно, реквизирован давно. Это вы знаете. Тут ведь в словах вся соль, — походя он пнул кучу мешков. — Так, выходит, отобрали, а реквизиция — звучит солидно. Теперь работает всего один цех.

— Да ведь работу завода наладят со временем?

Бродский отозвался равнодушно:

— Возможно. В селах выше по Дону добывают уголь и соль. А здесь рыба, раки… Особенно рачий жир помогает. Слыхали про целебное «раковое масло»? На Москве, говорят, оно шибко дорого. Рыбаки тут в нескольких поколениях.

Впереди мелькнул готически острый шпиль клуба «Красный штурм». Усадьба бывшего хозяина, пояснил Нахиман.

— Я уже побывал там.

— Когда власть окончательно здесь переменилась, его да тех, кто был в усадьбе, вытащили и убили.

— Черт, Нахиман, вы, что ли, нарочно? Ведь вы сами слышали и подтверждали тогда, у фельдшера вечером, что владелец давно в Неаполе! А Псеков меня уверял, что ждет от него документы.

— Может, и так. Псекову лучше знать… В общем, погром. Рысистых лошадей взялись было запрягать в телеги, чтобы вывезти мебель, посуду. Но кони не давались, бились. Потоптали людей. Служащие разбежались. Я сам дня три просидел под сараем за коптильней, пропитался насквозь рыбьим духом — думал, не отмоюсь.

— А как же теперь вы в артели?

— А что? Я в любые сапоги втаптываюсь. А здешние позлились, да и успокоились. Теперь мы в одной лодке.

— Но ведь какой силы была ненависть? Если от ее пара «сорвало крышку», были, очевидно, у них причины?

— А мне думается, просто дали себе волю. Человек ведь — любого звания и воспитания — сдерживаем только внешне. Обществом или страхом наказания. Если поймешь, что вот дашь себе полную волю и ничего-то не будет, а еще и другие тебя поддержат, устоишь ли?

— А в станицах?

— То казаки. Они иначе живут.

— Турщ жаловался на местных рыбаков, — я решил переменить тему. — Не может выследить, кто из них участвует в контрабанде вдоль побережья и в порту.

— Еще бы! Он-то, конечно, пыжится. Но ему ни в жизнь не сыскать. Заметили, как тут селятся? У самой воды. — Он указал на линию домиков. — Рогинский вам наговорит романной чуши — мол, не иначе итальянская Венеция. На деле с практической сметкой: можно ловить осторожно, едва не с крыльца. Вот тут сверните — пройдем коротким путем, оврагом.

Мы принялись спускаться. Песок, куртины молодой травы.

— И браконьерство в этих местах привычное занятие, — продолжил Бродский. — Из взрослых мужиков нет такого, кто под судом на тайный промысел не ходил. По большей части до 17-го года рыбу разрешено было ловить только казакам. Они давали ее селянам на переработку. И берег они патрулировали с ружьями, могли стрельнуть. Да и теперь активисты Общества рыболовов-любителей жалуются на то, что казаки их ловят и бьют, говоря при этом, что «революция сама по себе, а рыба все равно наша».

— Брошенный маяк — не замечали, там свет бывает? Может, там их лодки.

Бродский остановился. Сломал веточку, покрутил.

— Никак не пойдут листья — нет тепла. Да вон уже и тропинка, куда вам нужно. Там свернете.

Ориентироваться в камышах и балках было непросто. Я напомнил себе того самого гуся, который бредет по кругу на картонном поле. И не туда, куда ему надо или хочется. А туда, куда укажет случайная воля брошенных костей. Ладно, увернемся, не дадим себя «зажарить и съесть». Пробираясь по тропинке, оскальзываясь, хватаясь за низкий кустарник и чертыхаясь, я подумал, что для того, чтобы тут пройти, да еще и со свертком, пусть небольшим, легким, нужна определенная сноровка. И отличное знание местности. Припоминая слова девушки-колонистки и кое-какие указания местного милиционера, я наконец разыскал местами заболоченную колею в овраге.

Она шла почти все время вдоль ерика, и на полпути я заметил место, где ветки на деревьях были сломаны. Древесина на сломах яркая, щепки не успели засохнуть. Запутавшийся в колючках терна клок длинных темных волос, который я снял пинцетом, окончательно убедил