Мертвый невод Егора Лисицы - Лиза Лосева

— Кинут клич на индустриализацию страны. И вот — получили передовую машину, — объявил он, заглушив мотор и вылезая. — Трактор и семена привезли американцы[51]. Был и их агроном, и механизатор.

Он провел рукой по колесу.

— Понимают в технике, хотя и граждане из капиталистической страны, отсталой политически. Местные встретили машину, конечно, недоверчиво. Но ведь зверь. Сила! Увидят всю полезность трактора. Будем обучать обращению! Вырастим своих специалистов. Будет и артель, и колхозная коммуна. Впечатляет?

— Несомненно.

— Сами убедились. Мы наступаем прогрессом на деревню. А кто не принимает нашу тактику, тот… — Турщ не закончил фразу, потянулся, нажал на клаксон. Гудок распугал домашнюю птицу. В стойле замычали коровы. — Так что же, согласны на лекцию?

— Мои резоны вы слышали.

— Тогда, выходит, и дела у вас тут больше нет? Родителей Рудиной мы расспросили, сено у колонистов разворошили, чего еще? Разлив, конечно, силен. Но ветер стихает. В ближайшие дни устрою вам лодку. А там до города на перекладных.

Ругая себя на чем свет стоит за то, что не сумел сыграть в поддавки насчет лекции, я ответил, что благодарю, но не стоит беспокоиться.

— Остаетесь, значит. — Турщ раздражен, потирает шею, трогает кобуру. Готов всерьез вспыхнуть. Но вряд ли, конечно, краевое начальство обрадуется, если мы начистим друг другу рожу — мордобой не то, чего ждет краевое начальство от сотрудничества с местной милицией.

— Остаюсь. Места здесь красивые.

* * *

Я решил, что потрачу день на тщательный по возможности осмотр округи. Но, пожалуй, успею еще побывать на почте. Предлог выбрал формальный — узнать, могу ли отправить в город отчет, дать знать о том, что придется задержаться. Потеплело, и Ряженое утонуло в тумане. Дом, где находилась почтовая контора, я разыскал в конце недлинного тупика за выпуклым, как самовар, боком кирпичного здания. Пару раз, сбиваясь в мути тумана, уточнял у местных, верно ли иду, и те, ответив, уже не шли по своим делам, а смотрели мне вслед.

Медь круглой ручки двери почтовой конторы была вся в зеленых пятнах, давно не чищена. Крыльцо с козырьком. Темные пустые окна. Сначала показалось, что никого нет. Когда зашел, Астраданцев, не поднимая головы из-за стойки, негромко бросил:

— Я вам оставил, как просили.

Но, увидев меня, замялся и стал оправдываться:

— Прошу простить, я спутал. Принял вас за другого. В этой «винцераде[52]», — он показал на мой макинтош, — все фигуры похожи. Прошу, располагайтесь, я сейчас.

Он вытащил из-под стойки пару свертков и быстро нырнул в неприметную боковую дверь. Пахло нагретым сургучом, пылью и бумагой. Неглубокие полки-ячейки большей частью пустые, из одной торчит куль из рогожи, в углу отполированный шкаф темного дерева. Я раздумывал, что помощи от Турща, скорее всего, совсем не будет, но это и к лучшему. Разберусь сам. От скуки принялся листать у стойки старую лохматую подшивку «Нивы» со страницами не по порядку. На минуту невольно увлекся главой «Тайны Мари Роже». К слову, сыщик Дюпен, выдуманный американцем По, всю информацию получает из газетных заметок, которые тщательно изучает.

— Простите, задержал вас. Так зачем вы пришли?

Я не сразу заметил, что Астраданцев вернулся за стойку. Поинтересовался у него газетами, которые привезли с последней машиной из города.

— Ах, вы почитать? — он зашарил по дереву. Сдвинул твердые желтые открытки в сторону. Подровнял стопку бумаги. — Газеты найдутся, сейчас принесу. Есть подшивки о сельской жизни, журналы по ветеринарии. «Ниву» выдать не могу, ее читают здесь.

Он снова скрылся в подсобке. Я продолжал осматриваться. Плакатик ВЦСПО[53]: «Кооперация помогает людям стать братьями!» Реклама шпорного магазина, владельца наверняка давно и на свете нет, уж на этом, советском, точно. Приподнял верхний лист писчей бумаги — приметная. Старая, с рыбзавода, штемпельный оттиск. В деревянном ящике конверты для писем. Поддел на одном марку осторожно ногтем, легко отошла.

Астраданцев притащил газеты. И впрямь старые. Извинился: «Дела, рутина почтового служащего». Полез на полки, перебирая мешки и бумаги, то и дело что-то роняя. Такая нервозность — результат нечистой совести или просто истерический тип, как говорил фельдшер?

Стараясь не упускать его из поля зрения, я скосил глаза на новости о прибытии из Англии станков для производства лампочек накаливания. Какой-то крестьянин взялся вышивать конским волосом по шелку, вышил полотно «Взятие Зимнего дворца» и теперь вышивает голову Ленина, обе работы предназначены для выставки в Америке. Я представил себе американцев, ошарашенных шитым густым волосом лицом вождя, и расхохотался. На звук моего смеха Астраданцев оторвался от бумажек.

— Если вы печатным словом всерьез интересуетесь, посетите местный клуб, читальню, — сказал он, — Здесь могу предложить свежие чернила, грифельные карандаши. Редко бывают.

— Мне нужно переправить в город несколько писем. Дать знать, что задерживаюсь у вас. По некоторым обстоятельствам.

— По каким же некоторым? — Астраданцев не спеша складывал газеты.

— Например, по погодным. Так что же, машины долго не будет?

Он еще раз поправил края пачки конвертов.

— Дорога здесь одна. Раз вам не уехать, так и письму не уйти. Уезд у нас небольшой, отдален от центра. Для сборов корреспонденции регулярно объезд по соседним станицам делаем. Как наберется приличное количество, уж тогда отправляем в город. Если вам нужно отправить сейчас письмо, проще самому и отвезти.

— А если экстренно что случится?

— И случится, не сомневайтесь. Но тут что поделать. И роженицы терпят, если, к примеру, выходит сложный случай и нужен городской врач.

Он отвел взгляд, снял очки в стальной оправе, посмотрел на просвет, протер стекла. Круглое лицо, безвольный подбородок, тонкие губы, покатые плечи, серый и бесформенный, как мешки вокруг. Мира опасается, хоть и пытается крутиться. Трусоват. Понимая, что он сейчас либо снова сбежит, либо замкнется, я нарочно заговорил быстро и погромче, чуть отступив от стойки к двери, перегораживая дорогу:

— Пока вы были заняты, я тут присмотрелся к конвертам, маркам. Заметил следы желатина…

Жульничество с марками было мне знакомо еще по старым делам с полицией. В мелких уездах действительно ездили по станицам и селам, собирая письма. Марки везли с собой. Продавали за наличные деньги. Астраданцев продавал одну марку несколько раз. Способ простой. Смазывал марки сверху эмульсией желатина или белка и в таком виде наклеивал, ставил почтовый штемпель. После штемпель, приложенный к эмульсии, легко смывался простой водой. И вот — на руках чистая марка. Конечно, письма таким образом «терялись». Но кто узнает? А если и узнают, что не дошло, так отправят снова. Шельмовство на