Дело Габриэля Тироша - Ицхак Шалев

На обратном пути в город к Яиру подсел в автобусе инструктор из «Лагеря восходящих» и начал нашептывать ему на ухо явно слова выговора.

«Ты что, не знаешь указание нашего руководства сдерживаться и не отвечать арабам их же монетой. Почему же ты сказал то, что сказал?»

Я видел отвращение на лице Яира. Я знал, такое же выражение выступило на моем лице. Мы оба знали, что давно перестали быть послушными членами движений и организаций, став людьми Габриэля.

3

Габриэль считал политику сдерживания одной из гримас еврейской души, еще не освободившейся от оков унижения и страданий среди других народов. Но, с другой стороны, он был против эмоционального подхода – жажды мести. В этом была разница между нами и ним. Тот огонь мести, который он зажег в наших сердцах, взвешивался им с военной и государственной точки зрения. Никогда он не говорил нам об акциях мести в духе «рассчитаться», «дать по зубам», «око за око». Вначале мы не улавливали разницу в этих понятиях. Но его объяснения не оставляли никаких сомнений. Это не предваряло те столкновения «за» и «против» сдерживания, которые развернулись в гимназии. В нашем седьмом классе большинство было «против», ибо трудно было представить себе другую позицию в классе, где такие парни, как Дан, Аарон и Яир, представляли «аристократию», определяющую мнения и лозунги и являющуюся примером поведения для остальных. Классный руководитель был, естественно, главным фактором всего этого, хотя впрямую ни разу не высказывался «за» или «против» в стенах класса. Вся его деятельность была за кулисами «узкого кружка», но этого было достаточно, чтобы выработать отношение к проблеме у всех остальных учеников класса вне кружка. Разговоры против сдерживания не прекращались за партами, выплескивались в коридоры на переменах, передавались в другие классы, которые держали ухо востро, прислушиваясь к этим дерзким, не принятым в те дни, разговорам. Дошло это и до учительской и директора доктора Розенблюма, который решил прекратить «опасное направление мыслей» среди питомцев его гимназии. О школьном общем собрании большими буквами сообщалось на доске объявлений. Под заголовком более скромно было написано: обсуждение текущих вопросов. Собрание было назначено на последние два часа занятий в ближайшую пятницу. Сообщение возбудило еще больше школьную братию и усилило дебаты на переменах.

Собрание принесло боль и разочарование доктору Розенблюму. Собираясь обратиться к «шалунам» и «не смышленышам», чтобы обратить их на путь истинный своей речью, основанной на изречениях мудрецов и поэтов, он столкнулся в своей вотчине с обществом молодых людей, терпение которых дошло до предела при виде черных рамок и соболезнований в газетах, ставших привычной части ежедневной жизни. И они по-взрослому выставляли против его слов изречения других мудрецов и поэтов. Тому, кто ссылался на одну из десяти скрижалей Завета «Не убий!» они противопоставляли – «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет». Тому, кто цитировал Бялика – «Возглашающий месть будет проклят на все времена! Месть за кровь ребенка еще не изобрел сатана!», отвечали строками из Шауля Черниховского – «Есть у меня сабля и кулак – бить в бровь – убить человека-зверя – кровь за кровь!»

Тут господин Дгани провозгласил, что «Черниховский ошибался», вызвав взрыв смеха среди учеников. Попытки других учителей прийти на помощь директору не ослабили наш напор. Когда долго и патетически говорилось о «духе Израиля», не допускающего кровопролития, из зала был задан наивный вопрос по поводу царя Давида, нашего славного псалмопевца. Ведь он до такой степени отдалялся от крови, что принес с собой скромный подарок – крайнюю плоть двухсот филистимлян, или положил на землю моавитян – измерить их одной веревкой, чтобы оживить, и двумя веревками, – чтобы умертвить. По сей день меня потрясает наша тогдашняя мгновенная и хитроумная реакция и главное, знания, которые, конечно же, использовались в демагогических целях, но указывали на то, что не зря мы тратили время на учебу и сохранили в памяти многое из того, что преподавали нам наши учителя. Мы отвечали им их же оружием – цитированием первоисточников и Писания, приведя их в настоящее смятение, которое они не могли скрыть от нас. Все это время Габриэль, сидящий среди учителей, не проронил ни слова. Я видел, что уровень дебатов, соскользнувший в область эквилибристики цитатами, ему не душе.

4

Тотчас после собрания Габриэль назначил нам встречу. Сердце подсказывало нам, что речь на этот раз будет идти о сдерживании, и мы не ошиблись.

«Хочу вам сказать, что вы меня разочаровали, – начал он без обиняков. – Проблема сдерживания слишком серьезна, чтобы использовать ее для упражнений по знанию ТАНАХа или литературы. Цитирование библейских строк и рифмованных стихов не может представлять доказательство «за» или «против» сдерживания.

Мы пытались оправдываться, мол, не мы выбрали этот путь, а доктор Розенблюм и другие учителя, участвовавшие в дискуссии. Но он резко отверг эти оправдания.

«Вы должны были перевести диспут с рельс схоластики на рельсы политики, ибо проблема, главным образом, политическая. Или вы серьезно думаете, что лидеры нашего еврейского анклава провозгласили политику сдерживания, потому что нашли ту или иную цитату, клеймящую убийства?»

Он обвел нас всех сердитым взглядом, как бы проверяя, есть ли среди нас кто-то, думающий, как он, и продолжил:

«Причину того, что наше руководство избрало линию сдерживания, надо искать лишь в политическом аспекте. Во-первых, оно не верит, что в наших силах ответить арабам той же монетой. Во-вторых, только эта линия позволяет им требовать от британцев и всего мира предпринять более решительные шаги против действий арабов и дать более значительные права защиты евреям. Против этой линии вы должны были выйти с настоящими свидетельствами, а не с быстрым перелистыванием книг религиозных и стихотворных. Умение, наслюнив палец, перелистывать древние страницы, не имеет никакого отношения к проблеме, которая не в том, кто сказал что, и где сказано то, что сказано…»

На этом насмешки Габриэля по поводу собрания окончились. Он, казалось, забыл о нем и начал говорить исключительно по делу.

«Я убежден, что определение руководством наших боевых возможностей в самом принципе ошибочно. Оно просто не знает своей молодежи, не представляет, какие ударные силы растут под самим их носом. Члены Национального комитета и Еврейского Агентства все еще мыслят масштабами Трумпельдора, организации «Ашомер» и самообороны 1921-го и 29-го годов. Все это достойное прошлое, но весьма скромное и ограниченное по отношению к будущему нашей страны. Лидеры никак не могут взять в толк, что судьба давно подносит им иную – атакующую задачу, а не оборонительную в духе поселения Тель-Хай. Руководство не умеет использовать ваши силы для новой цели, ибо не представляет, какова сила инструмента, называемого израильской молодежью».

«Чем же объяснить отношение руководства к молодежи?» – спросил я.

Я всегда любил речь Габриэля, когда из узкого круга злободневных событий он вырывался к широкомасштабному объяснению явлений. Только тогда можно было видеть, что означает для человека его уровня достичь пределов собственных возможностей. Пока он не развернул перед нашими глазами исторический фон явлений и не вник в тайны их развития, его дело виделось мне незавершенным. Дан и Аарон даже выступали против меня, потому что я уводил его внимание от актуальных событий к общим объяснениям. Их интересовали лишь реальные факты, а не то, что граничило, по их мнению, с «философией».

«Итак, – отвечал Габриэль на мой вопрос, – абсолютно ясно, что добрые люди из офисов Еврейского Агентства лелеют в душе жизнь молодежи их поколения, а не сегодняшнего. Идеал мужества воспринимается ими тоже в традициях их поколения: организовать самооборону в Гомеле, или стоять на страже за стеной и под ее прикрытием выйти в поле, чтобы сделать несколько кругов. Дальше этого их воображение не простирается. В глубине души они все еще проживают в гетто, которое все время надо оборонять от грабителей и хулиганов. То, что можно выйти из гетто, если даже оно за колючей проволокой и оборонительными укреплениями, какие сейчас по всей нашей стране, и атаковать врага так, чтобы он оказался в гетто, не улавливается вообще их понятиями. Потому они доказывают, что это не в их силах, или безнравственно. Они решились бы ответить врагу, если бы в это верили. Но живут они еще жизнью «червя Иакова», который предпочитает укрепиться в своей норе и чувствовать, что он уже не червь, а змей, кусающий копыта коня. Еврейская молодежь в ближайшем будущем докажет свою настоящую силу».

«Когда же это будет» – нетерпеливо спросил Дан.

«Не раньше, чем она потеряет терпение от бездействия британцев. Пока же она верят в то, что если будут соблюдать закон и порядок, получит в будущем вознаграждение за хорошее поведение. Хотят быть «послушными детьми», которых мать хвалит за послушание, дает им конфетку, только бы они не водились с «нехорошими детьми». Но они забывают, что в международной политике нет «добрых детей», есть лишь наемники. А политические конфеты дают не за прилежание и верность, а, наоборот, за демонстрацию самостоятельной силы, способной восстать и постоять за себя».